Рождение волшебницы

Юлий вышел на крыльцо и стоял, обратив пылающее лицо к закату. Потом сел. Звенели голодные комары. Наконец, он уверился, что учитель не выйдет и объяснений не будет. И хотя вопросы остались, он чувствовал, что мятежное беспокойство мало-помалу отпускает его.

Вернувшись в горницу, юноша нашел учителя у озаренного последним кровавым светом окна. Новотор Шала переписывал набело сделанные в разное время вычисления, которые подвели его к выводу, что в тарабарской вселенной Земля и другие планеты вращаются вокруг солнца. А не солнце с планетами вращается вокруг Земли, как, в согласии с отечественными слованскими звездочетами, полагал когда-то и Юлий. Письмо валялось на столе, небрежно придавленное тетрадью с расчетами и рисунками ученого.

– Сначала я почти поверил, – начал Юлий без предисловий. – Потом меня охватила надежда, что ты одним взмахом сокрушишь и клевету, и сомнения. – Новотор оставил свои записи и слушал. – Потом я пришел к мысли, что обещание свободы чудовищно перемешало правду и ложь, приманки и клевету. Но и тогда мне казалось, что я имею право на разъяснения. Вот. Теперь же я понял – это все вообще не имеет никакого значения.

Новотор долго молчал.

– Бедный мальчик, – сказал он со вздохом, – ты не можешь оставаться здесь вечно.

– Уничтожу письмо, – начал Юлий, – если оно дойдет до Милицы… ведь Спик ее лазутчик.

Новотор махнул рукой:

– Я все равно вынужден поставить государыню в известность обо всем, что произошло.

Однако он ни о чем не расспрашивал, и Юлий тоже не возвращался к происшествию. Против обыкновения весь вечер они молчали, и это было тягостно для обоих.

С последним лучом солнца багровое окно лопнуло. В горницу влетело копье и вонзилось в толстый резной столб, который подпирал потолок. Новотор в эту пору устраивал себе постель, а Юлий со смутным ощущением вины и надежд просматривал последние записи учителя, не особенно, впрочем, вникая.

Копье – тонкий метательный дротик – воткнулось. Юлий замер. Из смежной комнаты выглянул Новотор; он выказал ровно столько спокойствия, сколько требовали обстоятельства.

От тонкого древка пахло тиной – привязчивый запах застоявшейся гнилой воды. Ржавый наконечник походил на зазубренную рыбью кость – неприятная с виду штука. А ближе к заднему концу дротика плотно обмотанная вокруг древка и увязанная нитками бумага.

– Привет от твоих доброжелателей, – обронил Новотор без усмешки.

Юлий принюхался: дурно пахло и от письма, хотя не видно было прелых разводов или засохшей тины.

– Но, может быть, люди ждут ответа? – спросил юноша, обращаясь к темному дверному проему, за которым возился учитель.

– Если ты прочтешь послание дурно пахнущих друзей, – отозвался Новотор, – то жизнь твоя, надо думать, круто переменится. Если не прочтешь, она тоже переменится. К лучшему или худшему – кому это дано знать? Спокойной ночи.

Заделав выбитое окно подушкой, чтобы не летели комары, Юлий вернулся к торчащему в столбе копью. Теперь, когда учитель спал или делал вид, что спит, желание вскрыть письмо не выглядело столь оправданным и естественным, как изначально.

Юноша тоже сделал постель. При свете полной луны копье различалось едва приметной чертой. Юлий – он лежал с открытыми глазами, пытаясь унять сильное, словно от ходьбы в гору, биение сердца, – ничуть не удивился, когда услышал в темноте тихий голос учителя:

– Я понял, что люди погрязли в противоречиях и не хотят этого замечать…

Юлий замер, прислушиваясь, потому что нужно было напрягаться, чтобы не пропустить слово.

– Я понял, что это непоправимо: люди лелеют свои заблуждения из любви к привычке и душевному покою. Я пришел в отчаяние, когда увидел, сколько напутано и наврано. Проще и разумнее было начать с начала – с нового, не оскверненного еще ни ложью, ни лицемерием языка. Такие горы многопудовой лжи налипли на каждое наше привычное понятие, что каждое слово нужно чистить и чистить, чтобы добраться до сути. А у меня уж не оставалось на это времени. Я с ужасом чувствовал, что и века не хватит, чтобы опровергнуть тысячелетнюю ложь. Разобраться бы хоть со своей правдой. И я решил создать новые, девственные слова и новый язык. Меня сочли сумасшедшим. Трудно было ожидать от них иного… А потом я понял, что они правы. Тогда я обрел спокойствие и чистоту помыслов. Я добровольный сумасшедший.

Новотор замолк. Юлий лежал, прислушиваясь к ровному дыханию учителя.

И, наверное, прошло немало времени, когда отчетливый громкий вскрик заставил его подняться. Он различил брань схватившихся между собой людей, звон железа, проклятия, вопли. Вышел в сени и там постоял. Юлий прекрасно знал, кто были эти всадники без лошадей – следы копыт, что попадались по всему острову, принадлежали болотным чертям. Верно, это и были те самые дурно пахнущие доброжелатели, которые прислали письмо.

Будить учителя он не стал, а вернулся к себе. По правде говоря, его опять прохватил озноб. Все же Юлий пытался вновь улечься, закрыть глаза и овладеть собой, как это и пристало философу.

Кажется, он действительно задремал, когда раздался вызывающий стук в дверь.