Рождение волшебницы

– Вторая? Нет, это жертва. Это образец, который ведьма использовала для перевоплощения. Я думаю, государь, вы наслышаны об этих сомнительных делах. Перевоплощение возможно лишь в тесном взаимодействии с образцом – и в ту, и в другую сторону. Чтобы вернуться к первоначальному облику, нужно опять иметь образец. А не вернувшись к себе, – он небрежно кивнул на старуху, показывая, что понимает под «возвращением к себе», – колдун не сможет совершить никакого нового превращения. В этом-то вся загвоздка. Цепь последовательных превращений без промежуточного возвращения к первооблику невозможна, хотя некоторые знатоки и отрицают этот закон. Иного, во всяком случае, не доказано. И потому колдун не может избавиться от образца. Если он потеряет образец, – предположим, собака, в которую он превратился, от него убежит и пропадет, – то навсегда и бесповоротно лишится способности к оборотничеству. Последний принятый облик станет для него пожизненной клеткой. Есть и другие опасности не менее того грозные, но не об этом речь. Оборотень на престоле, государь. И вышло так, что я случайно открыл убежище, где ведьма содержала образцы для превращений. Это место вам хорошо знакомо.

– Не говорите загадками, Рукосил.

– Ваш государев зверинец.

При этих словах все взоры обратились на съежившуюся ведьму. Верно, ей трудно было стоять, и, сделав несколько мелких шажков, она оперлась дрожащей рукой о стол. Большие и, несомненно, прекрасные когда-то глаза ее слезились. А может, она просто плакала. Ведь и ведьмы тоже плачут.

– А вторая? Та, другая. Тоже в зверинце? – Любомир покосился на весеннюю Милицу с каким-то новым, обостренным любопытством.

– В тайном помещении, государь. Вторая, как вы говорите… скорее первая. Телесное сходство между образцом и оборотнем настолько полное, что с точки зрения простого здравого смысла это один и тот же человек.

– Да? – спросил Любомир, пристально всматриваясь в весеннюю Милицу, которая под откровенным взором потупилась.

– Первая, нельзя исключить, осталась девственницей, государь, – как-то очень вкрадчиво и оттого особенно гадко проговорил окольничий.

На это раз вспыхнул, похоже, и Любомир.

– Как тебя зовут, милая? – спросил он, неловко кашлянув.

– Милица, – прошептала она голосом великой княгини.

– Вот как! Милица! – встрепенулся начальник стражи, очумевший от всего происходящего, казалось бы, уже насовсем. – В таком случае, государыня, я вынужден взять вас под стражу. У меня указ, – и он с привычной, не зависящей от обстоятельств вежливостью коснулся шапки.

– Не суетитесь, Дермлиг! – резко вмешался Рукосил. – Не порите чушь!

– Напротив! – хладнокровно возразил сотник. – Я и вас должен взять под стражу. У меня указ.

Никогда еще не смеялся так Любомир. Он, что называется, закатился в нездоровом припадке хохота, содрогаясь, схватился за живот и согнулся едва ли не под стол.

А Дермлиг, не расположенный шутить именно потому, что рассматривал этот ералаш как дурную шутку, шагнул вперед, чтобы возложить на плечо окольничего тяжелую руку закона.

– Не дурите! – огрызнулся Рукосил, но ничего другого уже не успел. По знаку начальника латники кинулись крутить руки, откуда-то явились сыромятные ремни, какими вяжут разбойников и конокрадов. Все зашатались в отчаянной схватке и с бранью ударились о стол, на котором упал и пролился кубок.

Дермлиг не забыл и Милицу, тронул ее за плечо:

– Прошу вас, государыня! Мне не хотелось бы действовать силой.

Однако весенняя государыня и в мыслях не имела сопротивляться.

Тем временем брошенная без присмотра колдунья метнулась к Милице, схватила ее под локоть с явным намерением потянуть на себя и вырвать из рук стражника. Сотник крепче схватил добычу, но борьбы не вышло. Вспыхнул жесткий сиреневый свет – несколько неразборчивых быстрых слов – и старуха, отвратительно содрогнувшись, обернулась в прекрасную девушку.

И уже не в летнюю Милицу, а в такую же точно, весеннюю. Рядом с первой, которую держал Дермлиг, объявилась еще одна, точно такая же девушка в зеленом платье, с гладко уложенными волосами. Сходство было полным, зеркальным, повторялись все складки платья, точно так же перекосился пояс и выбилась прядь волос.

Ошеломленный начальник стражи все равно держал первую из весенних Милиц. Бессознательное его побуждение состояло в том, чтобы не спутать одну с другой. Ибо стоило только девушкам раз или два поменяться местами, и никто бы уже не смог сказать, что здесь правое, а что левое.

К тому же теперь, когда объявились две тождественные Милицы, Дермлиг должен был заново сообразить, в чем состоит его долг. Замешательство, которое разделял и Любомир, напрочь оставивший смех, оказалось роковым.

Возвратившая себе девичью живость ведьма выхватила болтавшийся на поясе у сотника кинжал – сверкнуло лезвие – и с жутким, разрывающим сердце хрустом вонзила его в грудь сопернице.

Девушка сдавленно охнула в объятиях стражника. Казалось, жестокая мука ее была особенно велика от невозможности рвануться под ударом.

Милица-ведьма отскочила, оставив кинжал в ране.