Рождение волшебницы

Он соскользнул на пол и задул свечу, отчего стало еще страшнее. На ощупь отыскал дорогу к двери и в сенях, где было совсем темно, набрел на раскинувшегося посреди прохода Обрюту. Дядька вздрогнул и заворчал, просыпаясь.

— Чего бы вам колобродить ни свет ни заря, а, княжич? — пробормотал Обрюта. Непроницаемый мрак сеней не мог скрыть явственно звучавшего в голосе упрека.

— Послушай, Обрюта, голубчик! — прошептал Юлий, усаживаясь на корточки, и нащупал в темноте нечто теплое, руку или плечо. — Что бы ты сделал, если бы узнал, что в Блуднице, напротив, кто-то сидит?

— Кто сидит? — злостно не понимал Обрюта, не желая расставаться с мыслью об уютно нагретой постели.

— Злоумышленники! — отрезал Юлий.

Обрюта выразительно фыркнул и тут же в два счета доказал, что только очень глупые, совсем бестолковые, ни на что не годные злоумышленники станут глубокой ночью сидеть в никчемной башне.

Свет, однако, горел, щели в ставнях светились, и это дядька отрицать не мог.

— Что ж, — послушно, вслед за мальчиком понижая голос, сказал Обрюта, когда постоял у раскрытого окна достаточно долго, чтобы продрогнуть. — Позвать караул, что ли? Только думаю: пустое это.

Однако в чем нельзя было упрекнуть Обрюту, так это в трусости. Самая любовь его ко сну проистекала, вероятно, из необыкновенного, ничем не возмутимого хладнокровия. Когда же обстоятельства требовали иного, он действовал. И тут к чести Обрюты можно заметить, что он безропотно признавал Юлия за обстоятельство, за одно из возможных, не последних по важности обстоятельств.

Без лишних споров Обрюта согласился не тревожить караул, высек огонь и стал собираться. Прежде всего разыскал шляпу — плоскую и широкую, с обвислыми мятыми полями. Препоясался мечом, примечательной особенностью которого являлась большая, в три или четыре перехвата рукоять при довольно-таки коротком, хотя и тяжелом лезвии. Меч удивительно подходил своему коренастому, плотному хозяину, малому основательному и хваткому.

— Щит брать? — спросил Обрюта, утирая ладонью щекастое, гладкое лицо.

— Не надо, я думаю, — не очень уверенно отвечал Юлий. Найдется ли, в самом деле, такой щит, чтобы отгородиться от обольстительных голосов воркующей в башне нечисти?

Они оставили свечу внизу, на последней ступеньке лестницы и, отомкнув запоры, покинули дом. На улице была иная тишина, не та, что в комнатах — просторная. Торжественно, тихо и холодно.

Немо и глухо стояла залитая призрачным зеленоватым сиянием дверь башни. Она не поддалась ни осторожным подергиваниям, ни крепкому напору плеча. За плотно сплоченными досками не различались даже обрывки звуков, те лопочущие нечто невразумительное голоса, что мнились Юлию, когда, затаив дыхание, он сидел на подоконнике своей комнаты.

— Стучать? Ломать будем? Как? — спросил Обрюта, не особенно таясь.

— Надо бы подождать, — с некоторым сомнением прошептал Юлий.

— Лады! — отозвался Обрюта.

За поперечным выступом крепостной стены легко поместились два не притязающие на удобства соглядатая. Незримые, они видели освещенный луной единственный вход в башню шагах в двадцати от себя. Прошло немало времени, а ничего не происходило. Юлий ерзал, часто выглядывал из-за выступа, и, наконец, после нескольких попыток выведать мнение Обрюты решился высказать собственные соображения.

— Вот что, княжич, — шепотом возразил Обрюта, — если мы с вами в засаде, то давайте помолчим. А если мы не в засаде, то пойдемте без лишних разговоров спать.

Столь разумная постановка вопроса показалась Юлию обидной, он умолк. Ни слова не произнес он, когда четверть часа спустя Обрюта, не вступая в объяснения, присел на корточки, привалившись спиной к стене, а потом и засопел. Оказалось — спит.

Обида и возмутившаяся гордость заставили Юлия сдержаться. С мстительным даже чувством он принял решение не трогать Обрюту, пока ход событий не пробудит отступника. Мальчик остался один, прислушиваясь и приглядываясь за двоих.

Луна над коньками крыш показывала второй час ночи. Беззвучно махая крыльями, скользнула тупоголовая птица. На другом конце крепости далекими голосами перекликнулись часовые и смолкли. Тишина полнилась призрачными шелестами, вздохами… обрывками чьих-то мыслей. И слух, и зрение плохо повиновались Юлию, он должен был закрывать глаза, чтобы разобраться в ощущениях…

— Вставайте, княжич! Полно вам спать! — от первого же толчка Юлий вскочил, но поздно — ночь миновала безвозвратно. Алеющий на востоке день, раздавшийся купол неба высветил каменные теснины обморочной, обманчивой мглой. Синие и красные цвета Обрютовой куртки представлялись оттенками серого, а дверь в Блудницу… Грязное темное дерево и ржавое железо.

— Не лучше ли дома спать? — бурчал Обрюта. — Вот, княжич, вы весь дрожите. Что хорошего-то, на камнях? Роса.