Рождение волшебницы

«Завтра в Колобжеге праздник Солнцеворота, так что нет смысла возвращаться в столицу, пока праздники не кончились, — писала она, между делом подготавливая Юлия к мысли, что рано или поздно ей придется возвратиться в Толпень. — На улицах столпотворение, а мне одиноко. Знаешь что? Сбегу-ка я завтра от всех к морю. Есть тут на берегу одно местечко, памятное мне по давним мечтаниям, когда все ныне обыденное представлялось несбыточной выдумкой… Да. И сяду я там одна-одиношенька да пригорюнюсь. О тебе, родимый…» — писала Золотинка, ужасаясь, как далеко ее занесло.

И потом она еще строчила, но знала, что это нельзя отправить.

Наконец она остановилась, не сделав ни малейшей передышки, едва поставила точку, бросила перо и порвала лист в клочья. Глянув еще в зеркало, она отерла сухие глаза, достала без промедления новый лист и задумалась, подбирая ничего не значащие, пристойные, вежливые слова.

Двадцать четвертого изока — в день солнцеворота — главные улицы Колобжега с утра зияли разинутыми окнами. С подоконников свешивались ковры, разноцветные полотнища сукон и шелков. Звуки дудок, перезвон бубенчиков и дробь барабанов не умолкали. К полудню началось шествие, лихорадочный гомон голосов и труб сместился в Верхний конец города. Откуда и двинулись к торговой площади поставленные на колеса суда.

К двум часам пополудни ропот людского моря возвестил о приближении сухопутного флота. В глубоком, обведенном крупной каменной резьбой окне краснобелого особняка на торговой площади появилась перед мраморными перильцами великая государыня Золотинка, одетая, как обычно, в серо-голубой шелк. Рядом с ней увидели бородатого вельможу, который вырядился по случая праздника моряком. Но это и был моряк, известный всему Колобжегу Поплева.

Громада народа раздалась, освобождая проезд, и на площади, влекомый вереницей крепких парней, показался раскрашенный, как пасхальное яичко, и такой же округлый корабль. Яркая надпись на носу утверждала, что это «Три рюмки». Золотинка с Поплевой переглянулись, хихикнув.

На палубе потешного судна, изображавшего затонувшие почти четыре года назад в Ленивом затоне «Три рюмки», важно расхаживали два статных молодца — как бы Поплева и Тучка. А между ними резвилась стройная девчушка с ослепительно рыжими волосами. Потешные Поплева и Тучка сосали огромные, как сапог, трубки, которые временами извергали исполинские клубы дыма. Открыв сундук на шканцах, чтобы выпустить на волю златовласую резвушку, они почитали свое назначение исполненным и позволили девчонке беспрепятственно куролесить по всей палубе.

Маленькая Золотинка с судна послала воздушный поцелуй государыне Золотинке в окне. Поплева с Тучкой обнажили головы. Что было смешно. Эти трое на палубе сухопутного судна с глубоким благоговением приветствовали сейчас самих себя.

Золотинка покосилась на Поплеву, пытаясь понять, ощущает ли он нелепость положения. По встречному взгляду, столь же пытливому, увидела, что и он боится, как бы ослепленная славою, царственная и великолепная дочка не утратила способности глядеть на себя со стороны. Оба усмехнулись, поздравляя друг друга со взаимными подозрениями.

Все ж таки Золотинка не видела возможности пренебречь ожиданиями двадцатитысячной толпы. Потешаясь в душе, она стащила с головы тонкий золотой обруч, чело которого украшал крупный алмаз, и, размерив вращательное движение, кинула его через головы ахнувшего народа в руки другой Золотинки. Шустрая девочка только того и ждала — подпрыгнула, чтобы поймать, но — ах! — не удержала. Обруч вывернулся, полетел со стуком на палубу, и при этом выскочил из гнезда алмаз. Девчонка кинулась за обручем, а Поплева с Тучкой за камешком. Больше уж они не вставали с колен, так и ехали мимо ревущей в восторге толпы, выставив на обозрение нижние части тела, толкая друг друга, обследовали щели небрежно сколоченного сооружения.

Едва сверкнувшее счастье рассыпалось на глазах, а Золотинке достаточно было и пустяка, чтобы испортилось настроение, и без того изменчивое, как весенний день. Она вздыхала, горестно потирая лоб, и опускала поскучневший взор, и бормотала в сторону нечто досадливое. Временами, кажется, она и вовсе забывала праздничные чудеса. Площадь уже заполнялась диковинами, когда она шепнула Поплеве:

— Я пойду вниз.

Двигался в толпе исполинский великан в четыре человеческих роста. Выехали бесы в крепости на салазках, и явился слон с огромной башней на спине. Двигались корабли с обвислыми парусами: стоявшие на палубе дураки дули в паруса из ручных мехов, в то время как дураки поумнее гребли веслами по головам тесно облепивших корабли людей. Строилось готовое идти на приступ черной силы ополчение, ибо все злое и гнусное, что кривлялось и юродствовало на площади, повыползав из неведомо каких щелей и подвалов, обречено было Солнцеворотом на поражение.

Золотинка дернула за рукав Поплеву:

— Я пойду на площадь!