Рождение волшебницы

Увы, невинным надеждам Хилка заведовать когда-нибудь тремя тысячами Золотинкиных платьев не суждено было сбыться. Золотинка их попросту не имела, не имела — без сомнения! — и десятой доли напророченного когда-то Хилком обилия. А дворецкий печального образа Хилок Дракула скончался в городе Толпене, прежде чем она успела откликнуться на трогательную его весточку. Последние несколько дней перед смертью, как рассказала Золотинке соседка, он уж не пил — ничего, кроме воды, — и все вспоминал умершую одиннадцать лет назад жену.

Рукосил. Относительно Рукосила никто ничего не слышал, и люди привыкли думать: он сгинул, и навсегда. Это не так. Рукосила давно уже нет среди живых, но он не мертв. Вывалившись из багровой пучины в действительность, чародей застрял между корнями дуба и по крайней своей дряхлости не сумел выкарабкаться, там он и остался, так же неспособный жить, как неспособен был умереть. Высохшее, похожее на гнилую деревяшку тело оборотня, засыпанное листвой, заросшее мхом и травой, ушло в землю и тлеет. Без разума, без памяти, без жизни, оно может лежать в земле сотни лет, пока случай — а он всегда на подхвате у времени — не вывернет эти мощи на солнце и дремлющее зло не прорастет вновь.

Что еще?

Могучий скелет Сливня уж обратился в прах. От змея ничего не осталось, кроме былин, басен, кощун, сказок, насмешливых быличек, бывальщин и побасенок.

Почтеннейший кот, который так и не открыл своего имени, благоденствует, всегда толстый, ленивый и сонный. Говорят, он много чего знает и много мог бы порассказать такого, что содрогнулись бы самые устои государства. Но молчит. Из лени.

Жители Колобжега рвением премудрого головы Репеха поставили сооруженный из камня корабль «Три рюмки». Золотинка его видела. Но ничего не сказала, только вздохнула.

На пятнадцатом году Золотинкиного супружества произошло еще одно необыкновенное событие, которое обратило ее мысли к морю, событие настолько нежданное, что трудно даже сказать, радостное или печальное — Золотинка узнала свое имя.

Вот как это случилось: по случаю упразднения Казенной палаты явилась необходимость распорядиться бумагами этого учреждения, и Золотинка просила разобраться с огромным архивом палаты Поплеву. Поплева-то и нашел в одном из приказных подземелий заполненный всяким хламом ларь, в котором после некоторых размышлений признал тот самый сундук, что в далеком уже семьсот пятидесятом году вынес из морской волны нынешнюю слованскую государыню Золотинку, тогда — не известного никому младенца.

Известили сейчас же и Золотинку. И она, вдохновленная старой выдумкой Рукосила насчет принцессы Септы и спрятанного под внутренней обивкой сундука послания, велела все же эту обивку снять.

И к общему изумлению полуистлевшее от времени и превратностей письмо действительно открылось.

Несомненно, подлинное — по крайней своей краткости и невразумительности. Сильно попорченное морской водой письмо писалось, как видно, на корабле во время бури, в последний час, когда несчастная мать, в отчаянии теряя голову, решилась доверить ребенка жестоким случайностям стихии. Она писала на чистом слованском языке (что, кстати, опровергало всякие домыслы о мессалонском происхождении Золотинки), но неровными от возбуждения и качки буквами и немного успела вместить в несколько пляшущих строк:

«Люди добрые! — взывала мать. — Сжальтесь над несчастной сироткой, если сжалится над ней море, потому что нет у нее никого, кроме меня. Отец Русавы…»

Это и было все, что удалось разобрать с некоторой долей вероятия. Можно было понять, что Золотинку звали Русавой — все остальное, весь нижний край листа, проела соленая морская вода. Русава или, может быть, Купава, но, скорее всего, Русава. А больше ничего, не осталось даже подписи, только мутные, как разводы слез, пятна.

Несколько драгоценных слов, написанных дорогой рукой… незнакомой рукой… Такой мучительно, до боли в сердце, до сердечной тоски незнакомой рукой. Навсегда, на вечность, на предбудущие времена незнакомой.

И странно это звучало — Русава. Другой человек, другая судьба, нечто несбывшееся. Словно тенью прокралась Русава, прошла за спинами, не давши себя заметить… Могла быть и Русава…

— Так мы прошли, не встретившись, — прошептала потрясенная Золотинка.

Поплева вопросительно посмотрел, как бы ожидая продолжения. Но Золотинка тронула его за плечо и ничего уж не стала объяснять.

— Русава. Чудесное имя, — задумчиво заметил Юлий. — Я буду тебя звать Русавой.

Золотинка безмолвно кивнула, скрывая в душе какое-то странное возражение, что-то вроде ревности даже… Но Юлий не смог. Кажется, он пытался, не раз пытался вспомнить, что Золотинка — это Русава, но так и не смог преодолеть себя и воспользоваться звучным, красивым, полным загадочных ожиданий… но чужим, безнадежно чужим именем.