Рождение волшебницы

— Разверните ко мне! — молвил голова Репех, указывая на оборотня.

Старуха мелко тряслась, пытаясь укрыть лицо. Оборотня развернули. Желтое, с безжизненными белыми и темными пятнами личико старухи так явственно напоминало только что исчезнувшего Кудая… и этот остренький носик.

— Колча! — крикнул кто-то в толпе.

Пронзительный вопль подкосил тщедушную старуху, она осела на руках крепко державших ее мужчин, затряслась, мучительно извиваясь. Вздымаясь во все стороны, посыпалась пыль, мелкая труха, утратилась определенность черт. Старуха обратилась в прежнего Кудая, перетекла всеми своими чертами в прежний облик. В опадающем облаке трухи бледный ученик волшебника, безвольно изломившись и закатив глаза, мотался между изумленными законниками, которые только и удерживали его на ногах.

Сторонники обеих концов переглядывались, словно бы остерегаясь доверять тому, что видели.

— Клевета! Отвергаю! — выкрикнул Миха.

— Оборотничество! — с каким-то зловещим удовлетворением заключил голова Репех.

— Но и это еще не все, — заявила Анюта. Люди не успевали понимать, что означает противоборство волшебников и на чьей стороне перевес.

— Я утверждаю, что устами младенца руководила чужая воля, и отнюдь не воля святого Лухно. Ученик Михи — оборотень, — возвысила голос Анюта. — И еще, смотрите!

Она заставила всех насторожиться и, вновь вознеся кривую кочергу, с безжалостным размахом ударила в сердцевину Золотинкиной тени, протянувшейся через скамьи на пол.

Ничего не почувствовала девушка в первый миг. В следующее мгновение дыхание перехватило, ее словно горячим паром обдало, невидимое пламя так и жахнуло в разинутый от боли рот. Удар и удар кочергой в тень — лопнула сожженная кожа, посыпалось… Но ничего не произошло. Золотинка торопливо ощупывала себя, предполагая нечто ужасное, и не обнаружила изменений.

Анюта смотрела с недоверием, все еще как будто ожидая. Собрание молчало.

— Простите. Ошиблась, — выпустив кочергу, она тронула лоб — там под полуседой прядью осталось пятно сажи. В очевидном смущении волшебница помотала головой. — Ничего… пустяки…

— Она ошиблась! — неестественно хохотнул Миха.

— Оборотничество! — вспомнил свое Репех. — По крайней мере, в одном случае оборотничество. Оборотня под стражу. И этих тоже, — он указал, — волшебник Миха Лунь и волшебница Анюта подозреваются в нарушении закона Туруборана. Окончательное решение примет столичная Казенная палата.

Грубоватое, но выразительное лицо Анюты с этим умным выражением печальных глаз вернулось к прежнему, безучастному состоянию. Словно бы все случившееся прошло мимо воли ее и сознания, едва затронув. Рассеянно повертев в руках ненужную кочергу, она вручила ее подоспевшему стражнику, который принял чудодейственное орудие с почтительной опаской — кончиками пальцев с двух концов. Потом она надвинула капюшон, и когда стража предложила волшебнице «следовать», бросила на Золотинку в объятиях Поплевы последний взгляд.

Миха Лунь овладел собой, и только вздувшиеся жилы и багрово-темное лицо выдавали душевную бурю. Глядел он поверх суетившихся вокруг людей, миновал и Золотинку.

Настало жаркое лето семьсот шестьдесят восьмого года.

Уперев ноги в деревянный карниз, окружающий верхнюю площадку колокольни, Юлий сидел на перилах ограждения. С высоты башни открывались просторы болот жгучего зеленого цвета и затянутые горячей дымкой темные волны лесов. Пять с половиной лет поглотили в прорву прошедшего худенького мальчика. Вместо него сидел на колокольне рослый восемнадцатилетний юноша.

Годы состарили зажатый частоколом городок Крутые тесовые кровли побелели на испепеляющем солнце, приняли седой оттенок. В узких улочках, в тесных промежутках между домами всколыхнулись заросли — зеленый потоп. Листья высоченной крапивы заливали лестницы, лизали опоры висячих крылечек. Еще выше стремилась бузина, а там уже тянулись тонкие веточки осин и березок. И можно было предположить, что пройдет не так уж много времени, когда зеленый вал воздымется выше крыш, брызги зелени взлетят до верхушки просевшей и покосившейся колокольни и вековечный лес затопит пропитанные запахом могилы дома, стены, башни…

Хорошее, без особой резкости в очертаниях лицо юноши, примечательное лишь несколько выдающимся шереметовским носом, хранило то выражение, которое дается постоянной и привычной работой мысли. Небольшой свежий рот его сложен был твердо. В задумчивом лице с напряженно изломленными бровями чудилось нечто вдохновенное.

— Юлиан! — далеко внизу, запрокинув голову, крикнул старик. — О чем замечтался? Спускайся! — разумеется, слова эти, нарушившие знойный покой полдня, звучали на тарабарском языке. Другого языка в уединении Долгого острова не знали.

Юлий повиновался, не возразив учителю даже гримасой. Заметно ссохшийся, убавивший в росте дока Новотор — он был теперь приметно ниже юноши — поджидал внизу у подножия лестницы, между расшатанными ступенями которой пробивалась лебеда.

— Ты, значит, тоскуешь? — спросил он опять же по-тарабарски.

— Да, — отвечал Юлий отрешенно, — тоскую.