Рождение волшебницы

— А кто будет последний? — спросила Золотинка дрогнувшим голоском.

Последним и, видно, безнадежно последним оказался Чепчуг.

Жара спадала и солнце положило повсюду томительные тени, когда Золотинка оставила земство. Наследный княжич Юлий занимал тот самый красно-белый особняк, где год назад творил чудеса Миха Лунь. Несколько соседних домов на прилегающих к площади улицах тоже были отведены княжескому двору, свите и ближним людям. Над крутыми кровлями обвисли стяги. У подъезда возле кареты с отдернутыми занавесями кучками собрались вельможи, их громкие имена поминали в толпе. Карета была пуста, княжич не показывался, и никто не брался объяснить Золотинке, когда он появится, где сейчас и чем занят.

Зато толкавшиеся за войсковым оцеплением зеваки знали множество сокровенных подробностей из жизни княжича. Здесь говорили, что Юлий находится под безраздельным влиянием чернокнижника Новотора Шалы, который, прибавляли, понизив голос, и напустил на юношу порчу. И это он, Новотор, стоял за великокняжеским указом, это он-то созвал со всех концов света лекарей, чтобы их же и погубить — извести под корень соперников. Княжича лечить — что голову под топор совать.

— Дурак бы я был! — при полном одобрении слушателей заявил испитой малый с поцарапанным лицом. И, видно, желая усилить благоприятное для него впечатление от сказанного, малый истово поклялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах не возьмется вправлять княжичу мозги. Золотинка покосилась на свободного от обязательств человека не без зависти.

Полагая всякое лечение бесполезным, сердобольный люд произносил «наш добрый княжич» так, как если бы говорил «наш убогий и увечный». Говорили, что Юлий бежал развлечений, чтобы уединиться с какой-нибудь умоповреждающей тарабарской книгой.

Малоутешительные подробности из жизни княжича тревожили Золотинку, порождая неуверенность и смятение. По видимости, думала Золотинка, слоняясь вокруг особняка, остается одно: довести попытку до завершения, чтобы примериться к обстоятельствам, испробовать себя, и тогда уж отказаться от несбыточной затеи. Хотя бы на время.

В этом она укрепилась вполне осознанно и по-особенному пытливо приглядывалась к суете возле особняка. Случай, которого она искала, обозначился на исходе дня: из черного входа по Китовой улице вышли с помоями двое слуг. Они подвесили ушат на длинную жердь, подняли ее на плечи и понесли согласным ровным шагом — жердь гибко прогибалась под грузом, и плескалась жижа. Что-то себе соображая, Золотинка проследовала за ушатом до сточной канавы, где слуги вынули жердь и опрокинули помои. Она взяла на заметку и самый облик мужиков, и ухватки.

Следующий день она провела за шитьем, не покидая лавки, потому что Чепчуг спозаранку ушел в земство, а Зимка сначала долго спала, а потом удалилась, принарядившись. К вечеру получилось из Золотинки вот что: стройный юноша с тонким перехватом в поясе, но достаточно широкий в плечах — она подложила туда стеганой пакли. Штаны у нее были красные в обтяжку, с желтыми полосами на левой ноге, они отчетливо рисовали по-мальчишески крепкие икры и бедра. Короткая, просторно сшитая курточка темно-зеленого сукна имела широкие вырезы по бокам, образуя спереди и сзади полы вроде передничков. Конечно, Золотинка не сама это выдумала: так ходили не вошедшие еще в возраст владетельские дети и младшие слуги — до изрядных лет уже, иногда до седин. Ребенка она вроде бы уже переросла, но и на порядочного мусорщика не тянула, слишком свежая и остроглазая. Сколько ни вертела она потрепанную Чепчугову шляпу с обвислыми полями, как ни натягивала ее на уши, чтобы притушить блестящие глаза, оставались еще щеки нежнейшего румянца и улыбчивые губы.

Губы следовало смирить. И на щеки она нашла управу, втерев темную мазь. Правда, не удержалась и вместо более подходящего для такого случая дегтя прибегла к тончайшим благовониям на китовой амбре. Эти притирания она сама же и готовила на продажу, так что не поскупилась… Все ничего, да только теперь от Золотинки на три шага против ветра разило удушливым цветочным запахом, голова кружилась, как в весеннем лесу, напоенном ароматами разогретой смолы и фиалок.

Ладно, пусть, сказала она сама себе, понимая, что совершенство все равно недостижимо. Предупредила Чепчугову старуху, что в лавке никого нет, и ушла.

Да! Прихватила она еще пустой ушат, в каких носят помои. И с этим ушатом на голове, подгадав час, направилась к черному входу княжеского особняка. Краем глаза Золотинка приметила, что бывалые стражники пялятся на нее с недоверием. Но отвернулась безразлично и… не услышала окрика. Лишь мурашки сбежали по спине — в том самом месте, верно, где сверлил ее взглядом поседелый рубака в надвинутом низко шлеме.

Золотинка вошла и притворила дверь. В сенях на каменном полу стоял такой же ушат, как у нее, только полный помоев. И вчерашняя жердь тут же, у стены. Еще она успела приметить промелькнувшую тень. Как будто один из кухонных мужиков при появлении ее отпрянул в коридор налево, откуда несло теплым и кислым духом.