Рождение Зимы

Она опять фыркнула. Он не понял, чем она недовольна. Он-то думал, что имя Иньюрена добавит здесь дружелюбия. Оказывается, нет. Он спешно придумывал, что еще могло бы послужить ему. Пожалуй, даже Фариль не нашелся бы что сказать. Ведь он не так часто разговаривал с Иньюреном о кирининах, как он, Оризиан, и не собирался посетить лагерь Лис, он даже не подумал бы, что такое возможно. И Фариль не видел разницы между Белыми Совами и Лисами.

— Моя семья не враг Лисам, — сказал он. — И мы не друзья Белым Совам.

— Человек из замка в долине воюет с Белыми Совами. Это хорошо. Ты стал бы воевать и с врагами в Анлейне?

— Сам я с ними не сражался, если ты это имеешь в виду. Сражались воины из моего дома, когда те напали на наших людей в лесу. Рот, тот, что со мной, с ними воевал. Он — враг Белым Совам.

Оризиану опять становилось плохо, наверное, от духоты и крепких запахов в хижине. Он очень устал.

— Все против Лис, — сказала Ин'хинир. — Мы — небольшой клан. Восемьдесят а'анов. Белых Сов, чья стая похожа на пчелиный рой, в пять раз больше. Твой род шныряет в долине, как мыши в траве. Мы — маленький клан, но мы не сдаемся врагу. А чтобы держаться, нам нужно зоркое, как у лис, зрение и острая мысль. Эсс'ир чувствовала себя обязанной помочь тебе, и мы позволили ей это. Наша обязанность — во'ан. Во'ан в безопасности?

— Я хочу только вернуться к моему народу. Я никому не скажу, где находится во'ан. И Роту скажу, чтобы не рассказывал. Мы только хотим обратно.

Он больше не мог говорить. У него уже стучало в голове. Все, что он когда-либо слышал о кирининах, все кровавые рассказы, теперь крутились у него в голове и требовали внимания: о фермерских детях, убитых в собственных постелях, о жестоких пытках воинов, захваченных в лесных перестрелках. И все же он цеплялся за мысль, что все это только рассказы, и они не могут иметь отношение к нему, здесь и сейчас. Он поверить не мог, что избежал ужасов Рождения Зимы только для того, чтобы быть осужденным на смерть старой женщиной с чем-то красным в серебристых волосах.

— Пей, — сказала Ин'хинир. Оризиан сначала не понял, о чем она, и взглянул на нее. Потом спохватился, что небольшая деревянная чаша так и стоит у него на колене. Вспомнив о вяжущем вкусе напитка, он нерешительно поднес чашу ко рту и отпил. Жидкость немного охладила, и, хотя вкус остался таким же резким, но уже не жгла так отчаянно. Голова немного прояснилась, томительный жар отхлынул от лица.

— Чего стоит твое обещание? — спросила Ин'хинир.

Оризиан помолчал, подыскивая слова, которые помогли бы ему наладить контакт с этой женщиной; он в этом очень нуждался. Он заявил:

— Оно налагает на меня обязательство. Такое же, какое ты имеешь по отношению к во'ану, и какое, по твоим словам, имела Эсс'ир по отношению ко мне. Мое обещание — это обязательство, которое я должен выполнять перед самим собой и перед тобой.

— Куда ты пойдешь?

— Пойду? Я… — Он не знал. Куда идти? Отец погиб, Эньяра и Иньюрен, наверное, тоже. До Колгласа слишком далеко, если Рот прав насчет того, что они зашли очень глубоко в эти земли. — Я сначала пошел бы в Андуран. К дяде, тану. Если то, что ты говоришь, правда, то мой народ должен воевать против Темного Пути и Белых Сов. Я должен в этом участвовать.

В глубине хижины кто-то, скрытый в полутьме, затянул песню. Это был приятный однообразный и таинственный напев, такой негромкий, что казался далеким бормотанием. Оризиан не был даже уверен, один ли голос звучит. Слов он тоже не разбирал. Звуки были печальные, почти скорбные.

— Я не собираюсь причинять Лисам никакого вреда, — опять начал он. — Я вам не враг. Если там воюют, то это против других хуанинов и против Белых Сов. Не Лис, — больше он ничего не смог придумать.

Долгое время никто не говорил ни слова. Была только обволакивавшая его песнь. Он опустил глаза и стал смотреть в чашу на коленях и на жидкость в ней. Она быстро остывала. Лишь легкий пар поднимался из нее к его лицу.

— Оставь нас, — наконец сказала Ин'хинир.

Еле-еле справившись с навалившимся облегчением, Оризиан кое-как поднялся на ноги. Торопясь уйти, он даже не обращал внимания на боль в боку. Только когда он уже поднял шкуру на выходе из палатки, сомнение выдало себя.

— Значит, нам разрешат покинуть во'ан? — спросил он.

— Мы будем думать, — только и ответила Ин'хинир.

VI

Он долгие часы просиживал, скрестив ноги, у входа в палатку. Ему дали кунью накидку, от которой шел такой крепкий запах, как будто ее только что содрали с животного. Накидка была кстати, потому что воздух свежел с каждым днем.