Рожденная для славы

— А что, если его попытаются освободить? Вдруг он сумеет сбежать к своим испанским хозяевам? Подумайте, сколько важных секретов он может им выдать! Ваше величество, вы должны подписать приговор.

— Перестаньте указывать мне, что я должна и чего я не должна, Эссекс! — вспыхнула я. — С королевой так не разговаривают.

— А я разговариваю!

— Попридержите язык, милорд! Он вас до добра не доведет.

И тогда он произнес фразу, которую впоследствии повторил в одном из писем — я храню это письмо и часто перечитываю.

— Ваше величество, вы можете от меня отвернуться, но я не отвернусь от вас никогда. Сейчас вы позволяете мне говорить о любви, и этим я силен. Но может настать день, когда вы лишите меня этого права и даже отнимите у меня самое жизнь. Знайте же, что и в этом случае мои чувства к вам останутся неизменными, ибо сама великая королева не в силах заставить мою любовь угаснуть.

От моего гнева не осталось и следа. Он любил меня по-настоящему! Ведь мальчик совсем не умел притворяться, а говорил он с таким пылом, с такой искренностью!

Я сняла с пальца свой любимый перстень с крупным рубином, окруженным бриллиантами, и надела Эссексу на мизинец.

— Теперь мы связаны, — сказала я. — Если вы попадете в беду и вам понадобится моя помощь, пришлите мне этот перстень. Я вспомню наш сегодняшний разговор и ваши слова. Кольцо — знак моей любви. Увидев его, я выручу вас из беды.

Он поцеловал мне руку, а наутро я подписала приговор Лопесу.

Осужденного отвезли на Тайберрнское поле в позорной колеснице. Перед смертью — Лопеса должны были сначала повесить, а затем и четвертовать — он крикнул толпе, что никогда не замышлял дурного против королевы и любит меня так же, как Господа нашего Иисуса Христа.

— Врешь, еврей! — крикнули ему в ответ. — Ты не любишь Иисуса!

И все решили, что лекарь сам косвенно подтвердил свою виновность.

Я же по-прежнему терзалась сомнениями, не веря, что Лопес хотел меня отравить. Если это правда, значит, я ничего не понимаю в людях. Я погрузилась в меланхолию — как всякий раз, когда приходилось казнить человека, чья вина не была полностью доказана.

У Лопеса осталась вдова Сара и пятеро детей. Я приказала, чтобы им оставили имущество казненного, а наследник лекаря впоследствии стал пастором и получил собственный приход.

ИЗМЕННИК

Рэли все еще сидел в Тауэре, и я не торопилась его оттуда выпускать. Моя злость на него не прошла, и я решила: пусть сидит, чтоб другим неповадно было. Эссекс по этому поводу ликовал в открытую. Он ведь тоже провинился передо мной, но своевольная выходка сошла ему с рук, и теперь он пользовался еще большей милостью королевы, чем прежде. Представляю, как бесился в тюрьме Рэли.

Роберт Сесил спросил у меня, не считаю ли я, что Рэли уже достаточно наказан.

— Ведь это не государственное преступление, — увещевал меня он.

— Учтите, мой малыш, — отрезала я, — что при моем дворе нет места безнравственности. И больше со мной на эту тему не разговаривайте.

Заступничество меня не удивило, я знала, что Рэли, извечный соперник Эссекса, принадлежит к партии Сесилов. Естественно, им не хватало столь деятельного и способного сторонника. Ничего, потерпят — освобождать Рэли я пока не собиралась, хотя мне доносили, что заточение он переносит крайне тяжело.

— Должно быть, скучает, бедняжка, по своей подружке Бесс Трогмортон? — съехидничила я.

— Нет, он говорит, что страдает от невозможности видеть ваше величество.

— Красивые слова. Рэли всегда умел красиво изъясняться.

Да и друзей у него хватало, в чем я имела возможность многократно убедиться — они без конца рассказывали мне о тяжких переживаниях страдальца.

Например, мне поведали, что, когда я проплывала на барке мимо Тауэра, Рэли видел меня через зарешеченное оконце и весь исстрадался. Друзьям он сказал, что испытал истинно танталову муку. Вскоре он попытался совершить побег, но, разумеется, был схвачен стражей.

— Пусть впредь стерегут получше, — прокомментировала это событие я.

Прошло еще какое-то время, и Роберт Сесил сообщил мне, что получил от Рэли письмо.

— Там говорится о вашем величестве.

— Вот как? — с безразличным видом осведомилась я.

Ваше величество, ни о ком другом он не пишет и не говорит.

— Значит, в тюрьме он с большим уважением относится к монаршей воле, нежели когда находился на свободе?

— Он — мужчина, ваше величество, а мужчинам свойственно поддаваться соблазнам.

Разумеется, Роберт Сесил был прав. Меня бесило другое: все мои воздыхатели утверждали, что живут на свете только ради меня, а сами втихомолку занимались блудом с моими фрейлинами!

Увидев, что я немного смягчилась, Сесил-младший сказал:

— Я бы хотел показать вам это письмо, ваше величество.

Я протянула руку и стала читать.