Рожденная революцией

– Ну и поехали, – Коля пожал руку Тихону и вдруг увидел Коломийца. Тот что-то кричал и махал рукой.

– Слушай, – Коломиец запыхался и несколько мгновений не мог говорить. – Только что я связывался с Псковом. Они все знают, уведомили твое начальство в Ленинграде. Слушай, Кондратьев, здесь твои родные места, ей-богу, оставайся! Будешь нашим уполномоченным по всему району! ГПУ нужны талантливые кадры!

– Хватит для ГПУ и тебя, – пошутил Коля. – Уголовный розыск тоже, знаешь, нельзя оголять. Приезжай к нам в Ленинград, и я тебе гаран… – он беспомощно оглянулся на жену. – Как это?

– Гарантирую, – улыбнулась Маша.

– Во! – Коля кивнул. – Почетное и боевое место в нашем аппарате. Нам такие ребята, как ты, – ох, как нужны!

И поняв, что серьезный разговор все равно обратился в шутку, оба рассмеялись.

…Телега мягко переваливалась на ухабах проселка. Коля смотрел на жену, на Генку и думал о том, что те десять лет, которые прошли со дня его отъезда из Грели, – прожиты недаром, и пусть они были подчас невозможно трудными, другой жизни Коля уже не мыслил, ибо ощутил всем сердцем, что именно в этих трудностях, в этой вечной, ни на секунду не ослабевающей борьбе, наверное, и заключено лично его, Коли Кондратьева, счастье.

Глава пятая Шесть дней

Риск все-таки есть и всегда будет в нашей работе, и мы всегда ходим, так сказать, накрытые крылом смерти. Наша служба все та же, и мы постоянно находимся на боевом фронте…

Из записок генерала Кондратьева

В конце января 1934 года Кондратьева вызвали в Москву. За долголетнюю, безупречную работу в Ленинградском уголовном розыске начальник Главного управления милиции наградил его серебряными часами с дарственной надписью. Но когда Коля явился за получением награды – начальника не оказалось, он был на докладе в СНК, и Колю принял заместитель.

Кондратьев вошел в кабинет и с порога начал рапортовать, но заместитель прервал его:

– А ты изменился, браток, – сказал он, сдерживая волнение. – Глаза светлые, нос прямой – это, положим, осталось. А вот волосы – густые, русые были. А сколько теперь седины.

– Товарищ Трепанов! – ахнул Коля. – Да это не вы, не верю!

– Я, Коля, я, – вздохнул Трепанов. – Я вон в одном журнале прочитал, что у Форда трехлетний пудель седым стал – его хозяин один раз чем-то огорчил. А нас с тобой огорчали гораздо чаще. Но ничего. Самое тяжелое, браток, вроде бы и позади. Теперь можно сказать твердо – профессиональную преступность мы подорвали. Больше ей головы не поднять.

– Не поднять, – согласился Коля. – А как живут Никифоров, Афиноген? Я завтра утром уеду, хотел бы их повидать.

– Никифоров работает здесь, начальник отдела, – улыбнулся Трепанов, – Афиноген… – Он вздохнул и отвел глаза в сторону. – Убили его, Коля. В тридцатом на Якиманке брали заезжего «гастролера», завязалась перестрелка. Ну и… – Трепанов махнул рукой. – Похоронили на Ваганьковском, оркестр армейский был, народу – тьма. Двадцать восемь лет ему было. Он ведь так и не женился, Коля. Очень уж он Машу твою любил – это факт, я знаю.

Коля оторопело покачал головой.

– Ты ей скажи об этом, – кивнул Трепанов. – Я считаю, – теперь не только можно, а нужно… В память о нем… Ну ладно. Как твои дела?

– В двадцать девятом в Грели подобрали мы мальчишку, – сказал Коля. – Генкой звать. Отец и мать у него активистами были, их кулаки убили. Воспитываем. Двенадцать лет ему, в пятый класс ходит. Ну, Сергеев завотделом в обкоме, знаете, наверное. Бушмакин – у нас… А мне тридцать три исполнилось. Возраст уже. По ночам снюсь сам себе молодым, и вы все, кто рядом был, – тоже совсем молодые. Какое святое время уходит, товарищ Трепанов. Никогда оно больше не повторится.

– Почему ты так говоришь? – неуверенно произнес Трепанов. – Ты еще мальчишка, вся жизнь впереди. А время… Оно, брат, у каждого поколения свое. – Трепанов открыл сейф, вручил Коле часы и грамоту: – Владей, заслужил. – Посмотрел на стенные часы и добавил: – Сейчас на съезде утреннее заседание началось, у меня есть пригласительный. Держи!

…Семнадцатый съезд проходил в Кремле, в Свердловском зале Большого Кремлевского дворца. Сотрудник ГПУ проверил у Коли документы и пропустил в зал. Выступала женщина – Коля был слишком далеко, чтобы рассмотреть ее как следует, но голос ее, усиленный микрофонами, был слышен хорошо.

– Живем неплохо, – говорила делегатка. – Купила я себе гардероб, дубовый стол, три железных кровати, шифоньерку, швейную машину, трюмо даже у меня есть, есть радио и телефон. Моя жизнь совершенно переменилась. Живу теперь по-новому, по-советски, читаю газеты.