Рожденная революцией

– Чем же вы Томича убедили? – спросил Коля.

Ровский затянулся и погасил папиросу:

– Я ему сказал: выдашь нас или откажешься, – я убью Нину. Сам убью.

– И… убили бы?

– Убил бы, – спокойно сказал Ровский. – Я всю жизнь спину гнул, лакеем был, хамом. Мне за шестьдесят. И вот – пришла свобода! Долгожданная! А я – в кусты? Нет-с!

– Какая свобода? – не понял Витька.

– Семьсот тысяч-с… Молодой-с человек-с, – с чувством сказал Ровский. – Впрочем вам не понять. Молоды вы…

– Сколько предназначалось вам? – спросила Маруська.

– Пополам. Поровну. Пермитин, хотя и жулик, но человек справедливый. Остальное – знаете. В очередь я бегал, приучал всех к тому, что всегда первый, всегда с чемоданчиком. Так привыкли, что год за три посчитали – небось слыхали: «Ровский, мол, три года подряд первым оказывался у кассы». Нет, не так это. Ровно год. А в тот день я взял заранее приготовленный – только фальшивый – приказ на ревизию, я его сам напечатал и минут за пятнадцать до прибытия денег – шасть к Тихонычу в кассу! Он пустил, правда, после того, как я ему этот приказ в окошечко сунул. Велел ему посторонним не открывать, никого не пускать. Он дисциплинированный был старик. Потом пришли Томич с Ивановым, а с ними Евстигнеев с деньгами. Томич бледный, дрожит, я вижу – вот-вот он выдаст, ну и без долгих разговоров сунул им приказ под нос, чтоб они «атанду» не подняли. Само собой, Тихоныч подтвердил мои полномочия, а как они по местам разошлись, я их… Одним словом, положил. Троих из нагана Томича: Иванова, Тихоныча и Евстигнеева, а самого Томича я из своего нагана застрелил. Номер сто тринадцать пятьсот шестнадцать, как сейчас помню. – Ровский схватил пачку с папиросами, трясущимися руками вытянул одну и, ломая спички, закурил.

– Умеете стрелять, – сказал Витька.

– Вы видели мой диплом, – равнодушно заметил Ровский. – Всю жизнь так называемое «общество» отвергало меня – рылом не вышел, так я им назло ихними цацками вроде стрельбы лучше их самих в сто раз владел! Большие деньги платил за науку.

– Почему ваш наган оказался в руке покойного Иванова? – спросила Маруська. – И где личное оружие самого Иванова?

– Свой наган я сунул в руку покойника, чтобы вы подумали – это он Куликова расшлепал в порядке обороны. А его наган сто восемьдесят три двести пятнадцать я за ремень сунул, а потом в Неве утопил, с Троицкого моста бросил. И второй наган утопил там же – тот, что накануне Томичу заменил.

– Надеялись, что номера оружия проверять не станем? – уточнил Витька.

– Уверен был, – вздохнул Ровский. – Все налицо, чего тут проверять? К тому же мне Иван Пермитин голову задурил. Они, говорит, то есть вы, щи лаптем хлебают. Им, говорит, до сыскарей царских ох как далеко!

– Ошибся дедушка Пермитин! – подмигнул Витька.

– Ошиблись мы, – согласился Ровский.

– Оружие Томичу, говорите, накануне заменили, – вступила в разговор Маруська. – Объясните, как?

– Да просто, – Ровский вяло махнул рукой. – Он дежурил, я в караулку зашел. Я часто заходил, все привыкли, внимания на меня не обращали. Играют в домино. Я улучил момент – кобура на стене висела, наган взял, а свой сунул. Оба этих нагана – и для замены Куликову, и тот, из которого я стрелял, – Чеботарев, штабс-капитан, добыл. Где и как – у него спросите… – Ровский улыбнулся. – Шума мы не боялись, стены в три метра, Пермитин уверен был. Да вы небось и проверили уже на шум. Дальше и совсем просто. Вышел из кассы, бегом вниз. Жду. А как первый человек в парадное вошел – я перед ним громко: топ-топ, топ… Вот и получилось, что я у кассы первый.

Коля смотрел на Ровского и думал о том, что этот бандит и убийца не только не сожалеет о случившемся, но, наоборот, самовлюбленно упивается своей дьявольской изобретательностью.

– Кто убил вашу дочь? – спросил Коля.

– Не понимаю вопроса. Вы же знаете, – Длинный… Чеботарев, одним словом. Не кто, а «почему», – с оттенком превосходства добавил Ровский. – Потому что мы знали, что она получила какую-то записку. Мы знали, она пойдет на свидание. Чеботарев решил за ней посмотреть. Вашего сыскаря он узнал. И решил не рисковать.

– А как вы сами относитесь к смерти дочери? – спросила Маруська.

Ровский посмотрел на нее холодными глазами:

– Я сожалею. Но дело есть дело. Меня расстреляют?

– Что, есть сомнения на этот счет? – не выдержал Витька.

– Да… Не сбылась мечта, – вздохнул Ровский. – Все суета сует и всяческая суета.

– И томление духа, – кивнул Коля. – Там еще одна мудрая мысль есть: «Не собирайте себе сокровищ…» Не помните?

– Вот оттого, что забыл, оттого и погиб, – сказал Ровский.

– Да не оттого, – усмехнулся Витька. – Что вы написали в записке, которую передали Пермитину у «Спаса на крови»?

– Что написал? – переспросил Ровский, и в глазах у него промелькнуло плохо скрытое торжество. – А ничего-с! Меня расшлепаете и хозяина – тоже… А денег вам не видать!

Наступил шестой день. Был трескучий февральский мороз, трамвайные провода на Невском обросли мохнатым инеем. Последние двадцать четыре часа Коля не покидал стен управления.