Рожденная революцией

– Ну и дура! – в сердцах крикнул он. – Счастья своего не понимаешь! Он тебе говорил, где скрываться будет?

– Кто? – мертвея, спросила Таня.

Отец усмехнулся:

– Ты, дочь, не придуряйся. Гена твой в городе оставлен вредить, поняла? И ты мне не заливай, будто не знаешь. Лютый он враг наш! И я считаю правильным – отомстить ему, сообщить про него немцам. Из-за таких вся наша жизнь сломанная. Одним дуракам ход даден. Чем дурее человек – тем лучше живет. Несправедливо это. Вот я, к примеру.

– Вы просто пьяница, – сказала Таня. – Дайте мне пройти.

– Родного отца честишь. А того не понимаешь, дура, что не случись их проклятой революции, была бы ты теперь в соболях! Но ты не журись, Таньк. Я еще живой! И если мне будет ход…

– Не будет вам хода, – перебила она и выскочила, хлопнув дверью.

«Дурак старый. Подлец, – Таня долго стояла у калитки, не в силах прийти в себя. – Господи. Ну почему, почему я такая несчастная?!»

Шел дождь. Голубчик жалостливо ткнулся мокрым носом в колени. Таня погладила его, и пес благодарно заскулил.

– Танька! – орал отец. – Иди в дом, срамница! Иди, подлая баба!

– Накося, выкуси, – Таня сунула в окошко кукиш. – Не вернусь я больше в этот проклятый дом.

Голубчик вздрогнул и вдруг завыл, словно над покойником.

– Понимаешь, что не будет больше добра? – печально спросила Таня и провела ладонью по мокрой шерсти. – Никогда и ничего у нас с тобой больше не будет. Вот ночь пришла… А утро не настанет.

– Я сын партейного подпольного работника, – пьяным голосом запел отец. – Пахан меня лелеял, я его любил. Но разлучила нас проклятая больница, туберкулез его в могилу положил…

Таня пошла в город. Она еще не знала, куда идет, зайдет ли к матери Генки или нет, но безотчетное чувство вины перед Генкой за неисполненное обещание мучило ее, и, все время оттягивая неприятное решение, страшась встречи с Машей, Таня все же шла и шла в нужном направлении, не отдавая себе в этом отчета.

По обочинам застыли грузовики, в кювете валялась дохлая лошадь с нелепо вывернутыми ногами. Витрины магазинов подслеповато щурились выбитыми стеклами. Один войска ушли, оставив город другим войскам, а те, другие, двигаясь уверенно и не торопясь, еще не взяли этот город.

Таня медленно шла по Коммунистической улице.

Она миновала дом Бойко, и, если бы Генка выглянул в этот момент из окна, он обязательно увидел Таню, и тогда события наверняка развернулись бы иначе. Но Генка не выглянул.

Она долго стояла перед дверями Генкиного дома и все не решалась позвонить. Наконец, нажала на кнопку.

Маша открыла дверь и радостно вскрикнула:

– Таня! Как хорошо, что вы пришли, входите скорее.

Таня робко переступила порог:

– Гена… очень просил… навестить вас. Вот…

– Заходи, – Маша закрыла дверь. – Немцы в городе?

– Я не видела, – Таня бросилась к ней, зарыдала. – Отец, отец сказал, что Гена остался в городе для подпольной работы… Я не поверила, этого не может быть.

– Я согласна с тобой, – сказала Маша. – Этого не может быть. Я бы знала об этом. – Она отвернулась. Обманывать не хотелось, но она не считала себя вправе раскрыть Тане то, что не пожелал раскрыть ей сам Генка.

– Слава богу, – вздохнула Таня. – Я очень, очень беспокоилась об этом. Но раз вы говорите… Я вам верю.

– Таня, – вдруг решилась Маша. – Допустим на секунду, что его оставили. Нет-нет, я только предполагаю. Да, это очень опасно. Но город пуст. Гена работает здесь всего месяц. Его никто не знает!

Таня покачала головой:

– Его знает мой отец. Знает и ненавидит. И выдаст его при первой возможности, – Таня снова зарыдала.

– Перестань, девочка. Не нужно, – Маша ласково провела ладонью по ее волосам. – Если ты уверена, что твой отец предатель, не плакать нужно.

– А что же? – Таня достала платок, начала вытирать слезы.

– Подумай сама. Только не слишком долго. Потому что времени нам с тобой отпущено очень мало.

Человек, о котором несколько часов назад начальник РОМ рассказал Генке как об «опаснейшем преступнике, приговоренном военным трибуналом за шпионаж», сидел в подвале, в одном из домов главной улицы города. Он понимал, что в суматохе отступления его вряд ли станут искать, а если и станут, то значительных сил все равно выделить не смогут. Но, избавившись от прямой и непосредственной угрозы смерти, он не хотел рисковать даже в самой малой степени. «Береженого и бог бережет», – повторял он про себя, изредка выглядывая в грязное подвальное окошко. Он видел, как уходили горожане, увидел и последний ЗИС-5, на котором промчалась команда саперов. Их военную профессию он определил по нескольким ящикам тола и моткам бикфордова шнура, который висел у двух красноармейцев через плечо. Улица опустела. И тогда, переждав для верности еще полчаса, он выбрался из подвала и уверенно зашагал в сторону городского рынка. Нужный ему дом находился там.

Он поднялся по скрипучей деревянной лестнице и в полутьме крыльца с удовольствием отыскал глазами блестящую черную вывеску с золотыми буквами: «Врач Попов А.А. Прием больных ежедневно, кроме воскресенья, с 11 до 18».