Рожденная революцией

– Размножим фотографии Ярцева, кто-нибудь из участковых его непременно узнает! – предложил Смирнов. – Он наверняка живет в Москве, только под другой фамилией, я убежден!

– Сколько времени пройдет, – присвистнул Олег. – Вот если бы мы могли показать его фото населению, скажем, в газете опубликовать!

– Ну да, – Миронов усмехнулся. – Ты еще скажи – по радио объявить. Такой позор на всеобщее обозрение.

– А Рудаков прав, – сказал Коля. – Никакого позора в этом нет. Придет время, и те, кто будет работать после нас, так и станут делать. Эх, ребята, ребята. Подрастете, поймете: не замазывать надо такое зло, как преступность, а бороться с ним всеми мерами и средствами, лишь бы закон не преступать, ясно вам? А если какой-нибудь болван стремится скрыть, что и при социализме иногда крадут и убивают, – так с болвана какой спрос? Он на то и болван. А теперь давайте о деле. Честно сказать, Миронов, надеялся я на твою гравюру.

– И я надеялся, товарищ комиссар, – вздохнул Миронов. – Ищу, с кем потолковать. Обещали с одним коллекционером познакомить. Да они все, как огня, милиции боятся.

– Почему?

– Да кто их знает, – махнул рукой Миронов. – Коллекция – она ведь как собирается? Купил, продал, обменял… Другой раз и в спекуляции обвинить могут…

– Ты вот что сделай, – Коли хитро прищурился. – Ты к этому деду приди с гравюрой Кранаха и предложи поменяться, Язык у тебя по части искусства подвешен. Может, старик что-нибудь и скажет?

…«Дед» оказался совсем еще молодым – лет сорока, крепким, спортивного вида человеком с пристальным взглядом.

– Вы Николай Семенович? – улыбнулся Миронов.

– Я Николай Семенович. Кто вас прислал?

– Матвей Исаевич, из Ленинской библиотеки, эксперт. Он сказал, что вы собираете Кранаха…

– У вас есть Кранах? – Глаза Николая Семеновича расширились. – Покажите.

– Прямо здесь?

– Пройдите. – Николай Семенович нехотя отошел от дверей.

Вся его комната была сплошь увешана гравюрами XVI и XVII веков. Здесь были Дюрер, Гольбейн, Лука Лейденский, остальных Миронов не знал.

– Богато, – похвалил он. – Долго собирали?

– Бабка собирала, – буркнул Николай Семенович. – У меня на это денег нет. Одна гравюра стоит две тысячи, а то и больше. Показывайте.

Миронов развернул Кранаха. Николай Семенович жадно схватил гравюру, поднес к самому лицу, потом положил на стол, включил лампу и вытащил увеличительное стекло в толстой медной оправе.

– Старинное, – завистливо протянул Миронов.

– Бабкино, – снова буркнул Николай Семенович, не отрываясь от гравюры.

– Так что же? – нетерпеливо спросил Миронов.

– Это не Кранах… – Николай Семенович посмотрел на Миронова в упор.

– А кто же? – притворно изумился Миронов. – Серяков, что ли?

– Серяков – это Россия прошлого века. – А здесь – Россия наших дней. Это работа Заньковского, и не морочьте мне голову, коллега. Я не идиот, я истратил на эти подделки целое состояние!

– Бабка истратила? – невинно поправил его Миронов.

– Бабка истратила на подлинники, – мрачно сказал Николай Семенович. – Если бы не Матвей Исаевич, я бы вас в мусоропровод спустил вместе с мерзавцем Заньковским!

– Впервые слышу, – Миронов лихорадочно заворачивал гравюру в газету. – Выводит, меня самого надули! Но где мне искать этого Заньковского? Я набью ему морду!

– Не знаю… – Николай Семенович сбавил тон. – Наверное, искреннее горе «коллеги» тронуло его. – Об этом Заньковском мне еще бабка говорила, когда была жива. До войны еще. У него кличка такая была, на манер воровской, бабка случайно о ней узнала и очень возмущалась, что у коллекционера такая кличка.

– Штихель? – спросил Миронов.

– Штихель, – кивнул Николай Семенович. – А вы откуда знаете?

– На обороте гравюры надпись есть, – соврал Миронов. – Я пойду. Вы разрешите к вам заглядывать, когда будет материал?

– Только не такой?

– Разумеется!

Ярцева-Заньковского арестовали на его городской квартире в тот же вечер. Он воспринял появление работников милиции как должное. С тоской смотрел, как складывают в два больших чемодана золотые и серебряные кубки, стаканы, сову с бриллиантовыми глазами, плакетки лиможской эмали и чеканные ритуальные кресты средневековых голландских мастеров.

Коля молча наблюдал за ним, потом спросил:

– Вы могли скрыться. Вполне могли. Или не верили, что найдем вас?

– Не знаю… – Штихель вздохнул. – Устал я, наверное, гражданин начальник. Мне уже за шестьдесят. Пора на покой. – Он улыбнулся, едва заметно, уголками рта: – В могилу с собой это все не унесешь, а конец один… – Глаза его оживились, он с ненавистью посмотрел на Колю и закончил: – Я пожил в свое удовольствие, вам дай бог так пожить. А то, что вы меня взяли, – это ерунда. Ученики остались. «Санько» остался. Знаете такого? Он вам еще попортит кровь.

Через неделю Коля и Виктор уезжали в Сочи, отдыхать. Нина с Генкой остались дома. Генка ходил в детский сад, и Нина не хотела отрывать мальчишку от привычной среды. Перед отъездом сходили на кладбище. За оградой, сделанной из черных железных прутьев, возвышался простой деревянный обелиск со звездочкой.

– Помнишь? – Коля посмотрел на Виктора.