Рожденная революцией

– А черт его знает, что он делает! – весело крикнула Лицкая. – Я ведь не замужем. Садись, не трусь, ты ведь у нас в отчаянных ходила! Тряхнем стариной!

Маша махнула рукой, что, вероятно, должно было означать – «пропадай, моя телега!», и села рядом с Лицкой.

– Гони, милый, – велела Лицкая кучеру. – Значит, в уголовке твой муженек? Коммунист?

– Само собой разумеется, – сухо сказала Маша. – А ты что, против коммунистов?

– Чтоб я сдохла! – расхохоталась Лицкая. – Ты разговариваешь, как следователь ГПУ! – Она вдруг погрустнела: – Знаешь, врать не стану. Отец торгует колбасой, я стою за прилавком. Вам полфунта? Пардон, самая свежая-с! Вам? Извольте-с. Хамство…

– Позволь, – изумилась Маша. – Если я не запамятовала, батюшка твой был камергером высочайшего двора?

– Тсс… – Лицкая шутливо приложила палец к губам. – Камергер дал дуба, а родился советский торгаш товарищ Лицкий. Папа отрекся от ключей, мундира и орденов. Он такой. Бал выпускной помнишь?

– Еще бы! – оживилась Маша.

– В тебя был влюблен Яковлев, помнишь?

– Яковлев… – Маша наморщила лоб. – Ну как же! Из царскосельского гусарского, да?

– Да, – Лицкая вздохнула. – Он убит, Вентулова. Под Перекопом.

«Ах, мадемуазель, – восторженно восклицал тогда Яковлев. – Вы такая… Вы такая… Слов нет, какая вы… А я, знаете, решил бросить военную службу. И знаете почему? Потому что я вижу – вы не любите военных!»

Маша закрыла глаза. Что он еще говорил? Не вспомнить… А она хохотала. До изнеможения. А почему ей было смешно? Не вспомнить… Ментик у него был красный. Ну, конечно же, – по форме полка, у них у всех красные. Убит. Возможно, кем-нибудь из товарищей Коли. Или нет? Впрочем, это уже все равно. А лицо? Да, какое у Яковлева было лицо? Не вспомнить…

– А потом, мы пошли к «Донону», помнишь? – щебетала Лицкая. – В блузках, эмансипе, помнишь? Ничего-то ты не помнишь, Вентулова. На тебя дурно влияет твой наверняка некрасивый муж, чтоб я сдохла!

– Где ты взяла эту дурацкую присказку? – раздраженно спросила Маша. – А муж мой – красавец! Глазищи… а цвет – как купол мечети, ясно тебе, Лицкая?

– Да все, все мне ясно! – счастливо улыбалась Лицкая. – А вот «Донон», видишь?

Они свернули с набережной Мойки и въехали на мост. Слева, в глубине двора, маячила вывеска ресторана.

– Зайдем? – подмигнула Лицкая.

– Ты с ума сошла! – Маша провела ладонью по своему пальто. – «Донон» теперь не для меня.

– Ну, положим, он и раньше был не для тебя, – высокомерно сказала Лицкая. – Ты, я знаю, выше «Астории» никогда не поднималась. – И, увидев, как нахмурилась Маша, заторопилась: – Я пошлая дура, прости меня, плюнь, – и за мной! Я угощаю! Все сметено могучим ураганом!

Она спрыгнула на тротуар и подала Маше руку:

– Сегодня я буду твоим кавалером, Вентулова. Вспомним молодость, чтоб я сдохла!

Они пошли в ресторан. У гардероба стоял величественный, как монумент, швейцар – весь в галунах, с раздвоенной адмиральской бородой.

– Чего изволят барышни? – осведомился он. У него были небольшие, близко друг к другу посаженные глаза, как у мыши, взгляд пристальный, цепкий.

– Ты, папаша, на полицейского осведомителя похож, – съязвила Лицкая. – Противный ты, прямо тебе скажу.

– Всякое дыхание да хвалит господа, – смиренно отозвался швейцар. – И осведомитель человек, барышня… Вы в залу пойдете или, может, отдельный кабинет желаете?

– Давай с большой ноги, – подмигнула Лицкая. – Займем кабинет.

– Чем промышлять изволите? – дружелюбно продолжал швейцар. – И велик ли нынче доход от вашего рукомесла?

Лицкая смерила его долгим взглядом и рассмеялась:

– Отомстил, черт с тобой. Квиты.

– Еще нет, – улыбнулся швейцар. – Латыняне говорят: возмездие впереди.

…Они заняли выгородку, отделенную от остального зала портьерой. Подошел сам метрдотель, подал прейскурант.

– Дорогуша, – сказала Лицкая. – Все самое вкусное в расчете на нашу комплекцию. И сухого шампанского. Спроворь! – Она весело потерла ладонь о ладонь и, перехватив изумленный взгляд Маши, сказала: – Все в прошлом, дорогая. Манеры – тоже.

Оркестр сыграл вступление, развязный конферансье с белым, словно обсыпанным мукой лицом томно сказал:

– Господа! И, конечно же, товарищи. Жизнь мимолетна, как взмах крыльев мухи. А муха, как известно, в секунду делает сто тысяч взмахов – ученые жуки это подсчитали, им все равно делать нечего. – Он подождал – не будет ли смеха? Но никто не засмеялся, и тогда конферансье продолжал: – Вечна в этом мире только любовь. И я предлагаю вам прослушать романс на эту вечную тему. Исполняет всем вам хорошо известный Изольд Анощенко!

На эстраду вышел певец – маленький, в кургузом пиджачке, с длинными, до плеч, волосами. Он поклонился публике и кивнул аккомпаниатору. Тот взял первый аккорд, певец сказал:

– Исполняется в который раз и все – по просьбе публики.

Он сложил руки у живота – ладонь в ладонь.

О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной, –

глуховатым, но неожиданно сильным голосом запел он.

И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальной…