Рожденная революцией

– Ты выполняешь задание, ты солдат революции, слова «нет» не может быть, – холодно сказал Коломиец. – Слушай, как все это будет. Вернется поп, дашь мне знать. Я приду к нему, ты и двое свидетелей из банды должны будете сидеть в засаде, но так, чтобы видеть и слышать мой разговор с Серафимом. В результате этого разговора бандитам, – Коломиец усмехнулся, – и тебе, – он подчеркнул это «тебе», – станет ясно, что попа и меня надо убить. Давай твой кольт.

Коля, ничего не понимая, послушно протянул Коломийцу свой револьвер.

– Смотри. – Коломиец достал из кармана и заменил в барабане кольта один из патронов. – Я поставил холостой. Проворачиваем барабан так, чтобы первый выстрел был боевым, а второй – холостым, ясно тебе?

Коля все понял, но решил дослушать до конца.

– Первый выстрел в попа, второй – в меня, – сказал Коломиец. – Не перепутай, иначе их задание ты выполнишь вдвойне: все-таки я – уполномоченный ГПУ, стало быть, – выше участкового уполномоченного милиции.

– Ты еще можешь шутить, – оторопело сказал Басаргин. – Ну и башка у тебя, Коломиец. Тебе бы академиком, научно сказать, быть.

– Или папой римским, – поддержал его Коля. – Не обижайся, план изощренный, на грани дозволенного.

– Время теперь, можно сказать, за все грани перешло, – рассуждал Коломиец. – Говорю сразу: на преступление тебя не толкаю, все будет в рамках закона.

В дверь постучали. Коломиец и Басаргин отскочили за портьеру, Коля открыл. Это был Тихон.

– Лукича… – начал он, давясь от рыданий. – Лукича убили и Платониду… На глазах мальчонки убили, гады…

Басаргин вышел из-за портьеры:

– Иди, Тихон. Нельзя тебе быть здесь, иди. В руках себя держи.

Тихон ушел.

Коломиец вздохнул:

– Брат его двоюродный этот Лукич. Жаль мужика. Нашенский был по всем статьям! Пойдем, Басаргин, нужно все выяснить.

Коля долго сидел в своей комнате и размышлял над предложением Коломийца. Что ж. Ему не раз приходилось убивать врагов-бандитов в открытых вооруженных схватках. Но теперь… «Маша у них, – думал Коля. – Разве они на моем месте раздумывали бы? Убили бы Машу без всяких-яких, при малейшем подозрении… И еще убьют, не дай бог! – Коля даже вздрогнул от такой мысли. – Ну нет. Нет, Кондратьев, никаких колебаний. Не я – так меня. А Серафим – бандит и трижды заслужил свою участь».

…Утром, когда Коля умывался, у колодца появился Тихон, повернул в сторону кладбища. Коля двинулся следом. Когда последние дома околицы скрылись за боярышником, пышно разросшимся среди могил, Тихон сказал:

– Думаешь, я тебя сюда так привел? – Он подошел к двум осевшим холмикам, провел по ним рукой. – Поговорить мы в любом месте могли бы… Это могилы твоих родителей, ты их искал, но не нашел. Вот, смотри.

Коля опустился на колени. Холмики были едва видны – давно осели, заросли высокой травой.

– Мне Коломиец настрого запретил тебе говорить, – голос Тихона дрожал. – Но я скажу, я для того тебе и показываю эти могилы. Серафим их убил, родителей твоих… Феденька дом поджег, а двери колом подпер. Серафим ему приказал.

– Я догадывался. – Коля встал. – Говори суть дела.

– Пусть у тебя рука каменной станет, – глухо сказал Тихон. – Читай… – Он протянул Коле лист бумаги. Это был приговор. За активную, доказанную свидетельскими показаниями борьбу против Советской власти, массовые убийства советских активистов, поджоги, бандитские налеты и грабежи коллегия Псковского ГПУ приговорила служителя культа Серафима Воздвиженского к высшей мере социальной защиты.

– Исполню, – Коля вернул приговор и хотел уйти, но Тихон остановил его.

– Лукича знаешь кто убил? Сам Серафим. – Тихон заплакал. – Детей наших крестил. Родителей отпевал. Тать, места ему на земле нет! – Тихон помолчал несколько мгновений, взял себя в руки и продолжал: – Они к нему в дом ночью ворвались… Всех выгнали на улицу. Главный был с завязанным лицом – сидел в седле, командовал. Велел Лукичу отходную молитву читать, а тот задиристый, плюнул ему в лицо. Ну, главарь и расстрелял его собственноручно. А Платонида главаря узнала: Серафим это был. – Тихон снова замолчал, потом добавил: – Так что ты не сумлевайся. – Он заморгал, сгоняя слезы, высморкался в огромный холщовый платок. – Твое дело правое. Исстари заведено: бешеную собаку убей без пощады!