Рожденные на улице Мопра

— Куда бы ты с этаким? — изумилась Серафима.

— Хотел, чтобы меня возили по всем странам мира и показывали как экспонат. На-те вот, глядите, какой у меня агрегатище! Конечно, за башли… А если кто из баб захочет потрогать или погладить — двойной тариф, елочки пушистые!

— Тьфу ты! — символично сплюнула Валентина Семеновна и рассмеялась.

Серафима прыснула. Вдруг и Коленька тоже засмеялся, весело и звонко, и чуть не выронил из рук насметаненный в чашке блин.

Тут и Коленьку прорвало на разговор:

— Вчера, — заговорил он с ликующими глазами, — тетка встретилась на дороге. Едет на коне. Конь с длинной гривой. Белый весь, как снег… Сидит она как бочка. Морда вся красная. Сама вся в красном. Подол… Длинный такой подол-то по земле волочится. — Чем дальше Коленька вел бабу в красном по своему рассказу, тем ярче искрился в его глазах пророческий блеск: — Я за ней пошел. Подол хочу схватить. Не получается. Я тогда ногой хочу… На подол-то хочу стать. — Коленька аж поднялся из-за стола и показал, как хочет наступить на красный подол красномордой бабы на белом коне. Топнул. — Не выходит… Потом смотрю на дорогу-то. Надо ж так! Дорога вся чистущая. Ни кочки, ни камешку. Как языком вылизана… — Коленька высказался и серьезно принялся за блин.

— Что-то неспроста глаголет… Может, потоп какой или пожар на нас идет? — предположила Валентина Семеновна.

— Может, сносить нашу улицу возьмутся? — оптимистичную версию выложила Серафима.

Череп сатирически всхохотнул:

— При Хруще не снесли. При Лёнчике Брежневе не дождались. Горбач Пятнистый — трепло поганое. Ельцин — пьянь и срань. — Череп загибал пальцы на руке. — Чё вы хотите, елочки пушистые?

— Дак и Ельцин не вечен, — сказала Серафима. — Уж еле ползает. По речам — больше мыкает… Обрюзг. Рожа оплыла как пельмень.

— Ты русский пельмень не обижай! — восстал Череп. — Пельмень очень красивый. А у Ельцина рожа оплыла будто бабья жопа. Ну чистая бабья жопа, елочки пушистые! Он чихать сам не сможет, а жулье его будет, как мумию, носить. Есть еще в России чего хапнуть. — Череп был категоричен.

— Я уж не жду, чтоб наш барак снесли. Промечталась, — сказала Валентина Семеновна. — Прежде блажь в голове стояла. Хотелось как заморской бабе в ванне с пеной сидеть и кофей пить. Теперь ничегошеньки не надо… Мечта приманчива, да больно опасна.

— Чем она опасна? — удивилась Серафима.

— Человек задумает чего-то, мучится, ждет… А потом выйдет, что самое главное в жизни-то пропорхнуло мимо. Счастье в жизни всяко-разным бывает. Токо за одной-единственной мечтой гнаться? Вдруг не поймаешь. Так что, вся жизнь зря?

— Да, некоторые мечты, как зараза… — приняла Серафима.

— В моей жизни всё удалось, — шепнула Валентина Семеновна, утерла слезу на щеке. Не понять: от чего слеза — то ли от печного жара, где шипит и фыркает на сковороде блин, то ли от прихлынувшего воспоминания.

Валентина Семеновна поглядела в окошко. За окошком улица Мопра вятской окраины, по-за домами и деревьями, в прогале, виден — склон к Вятке. Будто видение из давних лет — бегут со склона к реке ее сыновья Пашка и Лешка, бегут, руками машут… Пашка посмуглей, потемнее, телом покрепче, Лешка светло-рус, худен, — бегут, кричат, — о чем кричат, не разобрать, много лет прошло, не слышно, только эхом стоит — звон мальчишеских голосов…

В дверь постучали. Так и не обзавелись звонком в Ворончихинском доме. На пороге стоял взлохмаченный парень, за его спиной, у тына, велосипед. Студент-разносчик почтовых телеграмм.

— Откуда телеграмма?

— Из Геленджика.

Текст, который прочитали все и даже, казалось, неграмотный Коленька, был таков: «Мама. Я уехал за границу. Надолго. Береги себя. Целую, Алексей.»

В бараке Ворончихиных вкусно пахнет блинами.

XIII

Это опять был пустой гараж. Пристроенный к жилому дому. Здесь чувствовалась некая домашность: старенькая одежда на крючках, лопата, грабли, литовка, соломенная шляпа, детский велосипед. Мустафа предоставил Алексею относительные удобства, снял пластырь с лица, дал лаваш и бутылку минеральной воды. Руки у Алексея оставались по-прежнему связанными скотчем, но протянуть ко рту еду и воду он все же мог.

— Мустафа, ты умный человек, — навязывался Алексей. — Тебе не нужна моя жизнь, тебе нужны деньги.

— Много денег! — рассмеялся весельчак Мустафа, стоя над Алексеем, которому отвел в гараже угол с полосатым грязным матрасом.

— Зачем тебе отправлять меня в Чечню? Ты получишь деньги здесь.

— Сколько?

— Я отдам тебе все, что у меня есть, до последней копейки.

— Копейки мне не нужны!

— До последнего доллара! — поправился Алексей. — Мустафа, я хочу с тобой по-честному. Как говорят ваши горцы: с барана нельзя содрать две шкуры. У человека нельзя отнять больше, чем он имеет… Я отдам тебе трехкомнатную квартиру в Москве и дом на Кипре. Это много, очень много денег…

Мустафа ухмыльнулся. Алексей догадался, что чеченец чуть-чуть клюнул, но доверия еще нет.

— Когда я получу деньги?

— Деньги привезет моя секретарша. Она срочно продаст квартиру, заложит дом… Мне надо отправить ей нотариальную доверенность…

— Секретарша красивая?

— Очень красивая!

— Как ее зовут?