Рожденные на улице Мопра

Черноволосый хозяин слегка нахмурил толстые черные брови:

— Нэту библиотэки. — Он даже пошире приоткрыл дверь, словно предлагал гостю убедиться в отсутствии книг. — Нэту…

— Хреново, товарищ азербайджанец! — прищелкнул языком Алексей. Он собрался было обратиться в квартиру напротив, но кавказец остановил его:

— Там нэ знают никакого акадэмика. Там шивет мой брат. У него бизнес…

— Какой бизнес?

— Поставки итальянской мэбели.

— Итальянской? Из Азейрбайджана? — взыскательно спросил Алексей. — Поставки легальные? Таможенные сборы? Налоги?

Азербайджанец слегка побледнел, призакрыл дверь, улыбнулся через силу:

— Всё с мэбелью законно.

— Что-то не верится. Проконтролируем его бизнес…

Алексей вышел на улицу. Понеслось в мозгах: «О! люди русские, до чего же мы довели Отчизну свою и столицу! Русского ученого с библиотекой променяли на азербайджанца с итальянской мебелью! Иноверцы и инородцы приезжают в Россию только брать. Что им имена Сергия Радонежского и Ломоносова, Суворова и Пушкина, Менделеева и Чайковского! В России — всё от русских: наука и победы, искусство и святость, справедливость и труд… Русские — нация нежная. Открытая и добрая. Среди русских даже немец может обрусеть, но не немцы. На русской почве даже еврей может быть великолепен, но — не евреи. В России даже кавказец может служить примером, но не кавказцы… Люди русские, не предавайте друг друга! Не оставляйте в беде и бедности собрата своего. Выводите врага своего на чистую воду, ибо враги России, словно черти, больше всего боятся света!»

Виталий Никанорович был жив. Алексей разыскал его на подмосковной утлой даче, обветшалой и облупившейся со всех боков, снаружи и изнутри. Сам академик, с желто-седой бородкой, вконец оплешивевший, худой и сгорбленный, в толстом синем халате и войлочных туфлях дополнял картину ветшания и упадка здешнего загородного пристанища.

— Я часто вспоминал вас! — Виталий Никанорович встретил Алексея чрезвычайно радостно, не долго мешкая сразу приступил к делу: — При переезде я нашел медный медальон племени кунгусов. Его привез мой отец с острова Кунгу! Помните наши разговоры про естественность? — Академик принялся рыться в ящике кухонного стола и вскоре передал Алексею небольшой плоский округлый кусок металла с высеченным на нем животным, похожим на буйвола. — Но карта острова, Алексей Васильевич, опять куда-то потерялась. Видите, что творится после переезда?

Повсюду в доме, будто горы хлама, лежали книги, вперемежку с одеждой, посудой, обувью. Академик занимал для существования небольшие островки в комнатах дачи: спал на расчищенном от хлама диване, на кухне — за небольшим столом — ел и работал под настольной лампой, верхний свет не горел, все остальное пространство занимала библиотека и «стариковский скарб», сваленный после переезда грудами.

— Всю библиотеку спасти не удалось. На веранде течет крыша, а там книги, и даже костюмы мексиканских индейцев…

— Как же так получилось, Виталий Никанорович?

— Моя племянница Ксения, — без осуждения рассказывал академик, — взяла огромный кредит под какой-то бизнес, попросила поручиться. Под залог моей квартиры. Она моя единственная родственница. Я не мог отказать. В общем, потом она куда-то уехала… Время, знаете ли, сейчас такое, Алексей Васильевич… — Он заискивающе посмотрел на Алексея: — Может, вы мне подсобите? Хотя бы кое-что разобрать?

— А что если я у вас поживу? — спросил Алексей.

— Хоть навсегда оставайтесь! — воскликнул академик Маркелов. У него дрожали руки, у него тряслись губы, — он и радовался и будто опасался, что Алексей, видя такой кавардак на даче, изменит свое решение.

— Водоснабжение в доме есть? — деловито спросил Алексей.

— Вода-то есть! Горячая только не бежит. А холодной полно. Днем и ночью льет. Кран в ванной не держит, да и света там нету, — полушепотом признался академик.

Почти целыми днями Алексей и академик Маркелов занимались библиотекой, рукописями, утварью разных племен, безделушками, которые привозил академик с разных материков, сортировали, раскладывали по шкафам, полкам. Дача приобретала подобающий, библиотечно-музейный вид. Академик здоровьем был уже плох, часто задыхался, садился на стул и глотал пилюли. Но оставался в полном разуме, разве что с некими склеротическими симптомами, начинал говорить на одну тему — заканчивал другой. Натосковавшись по собеседникам, говорил он много, но избирательно, не трогал политику, даже не знал, кто такой Зурабов и Греф[6]; телевизор академик не смотрел уже много лет.

— Есть высшее понимание жизни. Интуиция. Чутье… Особая субстанция. Она вне наций, вне языка, — говорил академик и, подойдя к Алексею, полусогнутым старым пальцем легонько тыкал ему в грудь. — Вот вы убрали отсюда стремянку. Почему?

— Вы могли запнуться об нее. В проходе слишком тесно.