Рожденные на улице Мопра

Как-то раз Александр Веревкин — тот самый Санька Шпагат, друг братьев Ворончихиных — сговорил Лешку на вечернюю рыбалку. Отправились к Вятке на велосипедах. Улова в той вечерней рыбалке оказалось шиш с маком… Друзья сидели у костра, поджаривали на осиновых вицах корки черного хлеба, трепались. День иссяк, быстро смеркалось, на небосклоне высыпали звезды.

— Астрономом, Леха, хочу стать, — разоткровенничался Санька Шпагат. — В Ленинград в институт поеду учиться. Кровь из носу — поступлю. Я уже сейчас по два часа в день к экзаменам готовлюсь… Гляди, звезда красная. Это Марс. А вон там Козерог, созвездие. А это Водолей. А вон там, кажись, Меркурий виден. — Санька достал из рюкзака бинокль, протянул Лешке. — В бинокль на Луне кратеры видно.

— Так уж и видно, — ухмыльнулся Лешка, осторожно взял бинокль, осторожно пристроил окуляры к глазам.

— Нет, Саня, — вдруг пригвоздил Лешка, — не бывать тебе астрономом! Кратеров на Луне тебе не видать, как своих ушей!

Санька Шпагат оторопел. В нем, казалось, все замерло на взводе: каждая клетка, казалось, готова лопнуть, взорваться от негодования.

— Почему? — сухим шепотом произнес он.

— Потому что ты вор! — безжалостно, будто кулаком в нос, припечатал Лешка.

Короткое слово «вор» было самым гнусным черным клеймом. Оно истребляло, как смерть, понятие высшего образования и астрономического телескопа.

— Ты вор! — смело повторил Лешка едучее слово, раздразнивая Саньку. — Этот бинокль ты украл у Кости Сенникова. У него мать этот бинокль с фронта привезла… Ты, Саня, когда-нибудь попадешься на крупном и сядешь в тюрьму. Потому что вор.

Лешка оскорблял, давил зловещей печатью, вводил друга в истерику. Санька Шпагат дрожал от обиды, разоблаченный, растоптанный в своих заветных мечтах.

Он заговорил заикаясь, чуть не плача:

— Это бо-олезнь у меня… Я чи-и-тал. Клептомания… Ты думаешь, я не переживаю?

— Тебе завязать надо. Раз — и навеки! — смилостивился Лешка. — Один карманник, чтоб не воровать, палец себе откромсал. Чтоб из чужого кармана кошелек нельзя было вытянуть…

Они сидели подле костра на березовом бревне. Санька Шпагат положил руку с растопыренными пальцами на бревно, ломким, но воспаленно-решительным голосом сказал:

— На! Отруби мне-е палец!

— Ты должен сам это сделать, — невозмутимо ответил Лешка и воткнул возле Саньки нож. Мимоходом, без суеты, заметил: — Палец для астронома пригодится. Мету себе на руке поставь. Чтоб не воровать. Чтоб видеть и помнить. Всегда.

Санька Шпагат в запальчивости схватил нож и саданул себе по руке. Он, конечно, не хотел перерубить себе вену и не предполагал, что кровь способна бить фонтаном. Кровь брызнула Саньке в лицо. Он совсем тут обезумел, затрясся. Он выл, прыгал от боли и отчаяния, потом повалился наземь, стал сучить ногами, карабкать каблуками землю. Лешка, по чьему наущению вышло кровопролитье, тоже очумел от неожиданности. Вид брызжущей из руки крови, истерика Саньки обезголосили, обездвижили его.

— Руку согни! — наконец выкрикнул Лешка. — Перетянуть надо! — Он резко расстегнул брючный ремень, вытащил из шлевок.

Санька Шпагат метался, отталкивал Лешку, и они, матеря друг друга, еще потеряли время. Лешка перетянул-таки искромсанную руку, приказал:

— В локте не разгибай! На велосипед! Одной рукой правь! В травмпункт — быстро!

С той поры дружба Саньки Шпагата и Лешки Ворончихина оборвалась. Они избегали встреч, друг с другом не говорили. Бинокль вернулся Косте Сенникову. Сам же Александр Веревкин после десятилетки уехал в Ленинград, где сделался студентом.

Эх! Лешка, Лешка, голова удалая!

…Как-то раз к Косте Сенникову примчался соседский мальчонка Андрейка. Выкрикнул с порога:

— Там твоя мамка! На остановке лежит. Пьяная напилась. Идти не может.

Костя опрометью бросился на улицу, даже без куртки — а был октябрь: холодно, сыро. Полетел к остановке. Пацаненок Андрейка поспевал за ним. Маргарита и впрямь лежала на остановочной скамейке в невменяемости. Косынка на ней сползла, плащ сидел комом, один чулок был порван на коленке, в него светилась грязная коленная чашечка.

— Зачем же вы так-то, мама? — кинулся к матери Костя. Но враз понял, что один мать до дому не дотащит.

— Обратно беги! — крикнул он Андрейке. — Лешку Ворончихина зови!

Почему он сказал Лешку, а не Пашку? Разве Пашка бы не помог?

Люди кругом. Идут с работы. Едут на автобусах. Хоть сквозь землю проваливайся. А мать — лыка не вяжет. Пацаненок Андрейка умчался, да Лешки все нет и нет. Вдруг треск мотороллера. Мотороллер трехколесный, грузовой, с кузовом под брезентовым тентом. За рулем Лешка, вид решительный. Лужи брызгами разлетаются из-под колес. Затормозил у самой скамейки.

— Давай, Костя, грузить будем! — по-деловому сказал Лешка. — Ты не расстраивайся. Со всяким такое бывает. Устала теть Рита. Мигрень, может быть. Голову вскружило.

Вскоре у дома произошла выгрузка. Маргарита лишь мычала. Улыбалась, когда открывала глаза. Висла на руках Кости и Лешки.

Когда ее дотащили до кровати, Лешка наказал: