Рожденные сфинксами

до сердца самого…

ЗАКАТ В СТЕПИ

Я видела свой рай – не оттого ли

мне голову склонить на свете негде…

Я грезила всю жизнь об этой воле –

о воле плача и о воле смерти.

Я знала, что не луч и не свеча я…

Но, Господи, могла ли я помыслить,

что тот закат, из сердца кровь качая,

поднимет и меня до этой выси.

Что вся я потянусь в едином жесте

народами и тварями земными…

Что вся я,

                 состоящая из шествий

в иное –

              на земле стою и ныне.

И так же в детстве я средь ясных зарев

стояла на краю земли -

                                     и часто

в глаза мои шли огненные твари,

как в растворенные врата иного царства.

И шествия в душе встречались, если

я плакала от счастья в чистом поле…

Я грезила всю жизнь об этой воле –

о воле плача и о воле песни.

Но только в детстве мне всего хватало,

и ни на что не налагалось вето.

Я только в детстве что-то понимала,

что берегло меня от воли этой.

* * *

Проснуться бы нам влюбленными

Под дедовскими иконами,

Где ласточек гнезда скромные,

Как ангелов веки темные,

Нависли у нас над окнами.

И пусть бы ресницы вздрогнули –

То крылья мои стрижиные!..

То косы мои острижены!..

И в хижине этой жили мы,

И счастливы были трижды мы!

И мы просыпались мудрыми,

Явление света празднуя

Одним поцелуем утренним.

А поле в зарю ненастную

И ангельскими, и лисьими

Дышало следами райскими.

И эту весну приблизили

Рассветами мы февральскими.

А может, и кару судную –

Грехи-то уж были ясно чьи!..

И нас на суде, я думаю,

Простили бы эти ласточки.

Укрыли бы взмахом ласковым

От судных огней, от факелов…

Над окнами – гнезда ласточек,

Как темные веки ангелов.

А мы – только взоры ясные,

Размытые слезной влагою.

А мы на века…

                        Но ежели

Не станет меня –

                           наверное

То ангелы веки смежили

На миг, что продлился эрами….

Ну, вот и очнулись, вздрогнули –

И гнезда опять над окнами…

И снова глазами серыми

Смотрю я, в тебя влюбленными.

ПОЖАР В СТЕПИ

Ну, милый…

                    Ну, если я что говорю –

То лишь тишину волчью…

Так шорохи конь вдыхает в ноздрю,

Так в черный проем ночью

Сознанье плывет…

                             И дым вдоль реки

Крадется искрящей тварью.

И к звездам ползут полевые зверьки,

И норы полны гарью.

И вот уж монашенкой степь лежит.

Не схимой черна – кровью

Обугленных трав, ручьевых ложбин –

Вся степь моего безмолвья.

И правда, и кривда, и добрая весть

Горят во степи… -

                              и разве

На праведном свете равнины есть

Родимее, чем безгласье?!

Но милый…

                   Уж если я что говорю –

То лишь тишину божью.

Когда полыхает вся степь на корню,

То в ней и не пахнет ложью.

* * *

В извилины холста

                              закованное тело…

Меж нитями – просвет

                                   и космос…

                                                    потому

Летела столько лет –

                                 и только ткань редела.

И вспыхнула звезда –

                                 и не было предела

Меж нитями холста

                              полету моему.

И тела моего бездомный смуглый пламень

Веками полыхал в беленом полотне

Коленей и локтей нагими письменами.

И что-то было в нем превыше многих знаний,

Но было то никем не понято вполне.

В трех соснах ли блуждать,

                                          иль путаницей ниток

Пространство распускать –

                                         на то не наша власть…

Меж строчками просвет –

                                        глубин и бездн избыток.

И вот истлел вконец

                                старинный белый свиток,

И кончился полет –

                               и воля началась…

* * *

Пахнет снегом кусок холста

И цветами сухой полыни…

Крепко сжаты мои уста,

А ступни мои в белой глине.

Легким шагом опережать

Я привыкла летящий воздух.

Я живою сюда пришла,

Но заметили слишком поздно.

Если я не смогла сказать,

Значит, попросту, не хотела…

Трижды синяя стрекоза

Облетает девичье тело.

А потом, как живой кристалл,

На худое плечо садится…

Даже камень с пути привстал,

Даже замерла в небе птица.

А хрустальная стрекоза

Облетает моря и сушу…

Если я не смогла сказать,

Значит, некому было слушать.

ОБРЫВ

Там с обрывом срасталось облако,

И ветвилось, и корни ширило.

И летало с обрывом облако

От земли до святого Ирия.

Шли обрывом слепые странники,

Собиралась топиться девица…

И какие-то были праздники…

И по небу летало деревце,

И роняло такие яблоки,

В каждом – купол родной обители.

И детей поднимали на руки,

Чтоб повыше младые видели.

Вверх – повыше от всякой нечисти

Поднимали отцы стожильные.

Вот как видели во младенчестве

Землю ту, на которой жили мы.

А теперь – лишь обрыв под радугой…

А в дорогу кто собирается –

Перетопчется с ноги на ногу,

И дорога его кончается.

Дай мне, Боже, дорогу длинную

Да на землю мою былинную!

Как плечо мое после вывиха,

Вправь обрыв в эту реку тихую.

Вправь крыло – и навстречу выбегу

Я босая…

                И вся до выдоха….

И прозрела я – речка высохла!

И молчала я и не пела я…

И осенний закат неистовый

Меловые обрывы белые,

Словно храмы, огнем расписывал.

КРАСНОЕ

Рукой своей и властною, и ласковой,

Как в ризы, облачая меня в праздники,

Говаривала бабка Агрофена,

Что подарила в колыбели Пасха мне

На голову, на плечи, на колена

Закатами насыщенное красное,

Не ведавшее плена или тлена.

Пылающее горьким зрелым пурпуром

Над временем, забравшим цвет внаем,

Над пустырем, над пеплом и над рупором,

Орущим что-то черное свое.

Над этой кровью, так по братски пролитой

И почерневшей в жилах от побед.

Над призраком и Родины, и воли той,

Которой, может, не было и нет…

Но лишь над ней, извечной, обездоленной,

Всегда стоял Софии страстный цвет.

Сгорали в нем лета мои нескладные,

Зато спадала с плеч, с колен, со лба

Багряными изломанными складками

Судьба…

2 САД ДЛЯ ЦАРИЦЫ

* * *

Вот и вывели меня на чистую воду…