Рожденный дважды

Фабио возвращается вечером, садится рядом со мной на диван, бывает, берет меня за руку, а бывает, приходит усталый, сидит, сложив руки на животе. Я не знаю, о чем он думает, не спрашиваю себя об этом. Не знаю, о чем думаю я. Мне приятно находиться в этих стенах, в этой золотой клетке. У нас всё есть, мы красивые, успешные. Мы потратили на душевую кабину целое состояние. Мы, как в рекламе, ходим босиком по паркету. Мы молоды, у нас нет никаких проблем. Холодильник у нас часто пустует. Время от времени мы нагружаем тележку в супермаркете. Фабио неприхотлив, ест все, что я приготовлю. По субботам готовит он: надевает длинный белый фартук, подаренный ему поваром в какой-то гостинице. Мы часто приглашаем друзей, нам нравится ужинать в компании, открыть бутылочку хорошего вина, зажечь свечи.

Скучаю ли я по фотографу из Генуи? Я об этом не думаю. Для него нет места в моей благополучной жизни. Я знаю, что он уехал. Наконец-то решился. Отправился в бразильскую глубинку, куда-то к берегам Амазонки. Он давно об этом мечтал: фотопленки в рюкзаке, на шее фотоаппарат, грязные поезда, грузовики и дети, которых он так хотел фотографировать. Тем лучше для всех, у каждого своя жизнь, на разных концах земли. В университете совсем не платят, за последнее время я не получила ни лиры. Скорее всего, мне придется уйти, так все надоело. Деньги на мою исследовательскую работу не выделяются, Андрич меня больше не интересует, он в прошлом, как и все остальное.

Мы стоим перед холодильником, я и Фабио.

— Что-то случилось?

— Ничего, просто я недовольна собой.

— Ты всегда собой недовольна.

Я упала с мопеда, его занесло на мокром асфальте. Все в порядке, я жива-здорова, но не могу подняться, просто не в состоянии, так и лежу на дороге. Мне помог встать какой-то мальчик, — наверное, учится в лицее. На шее бандана, по лицу стекают капли дождя.

— Спасибо.

— Пожалуйста, синьора.

Я — синьора. Несчастная синьора. Волоку мопед под дождем. Захожу в какой-то бар, беру пиво. Сижу и пью, одна, среди бела дня. Потом иду к родителям, сушу волосы, собираю их в хвост, надеваю джинсы и старый, со времен лицея, свитер.

В коридоре сталкиваюсь с отцом.

— Ты пришла? Днем, одна?

Я пришла забрать зеленый пластмассовый стульчик. Я похудела и теперь могу на него сесть. Устраиваюсь на балконе родительского дома. Втиснуться в этот маленький стул становится привычкой: коленки к ушам, рукава свитера натянуты до самых кончиков пальцев. С балкона виден кусочек набережной Тибра: я смотрю на чаек, летящих с моря, на людей, совершающих пробежку. Я снова начала курить, несколько лет назад бросила, а теперь снова курю. В университет больше не хожу.

— Чем ты занимаешься? — спрашивает мама.

— Фигней.

Фабио записался в клуб, по вечерам они играют в мини-футбол. Я его сопровождаю, стою у решетки и курю. Группа жен-болельщиц — каблуки застревают в деревянном настиле трибун. Прожекторы освещают поле, где бегает кучка идиотов в спортивных трусах.

— Больше туда не пойду, холодно.

Фабио не возражает. Он собирает рюкзак, показывает мне новые кроссовки, ужасно дорогие, с пузырьками воздуха в подошве из прозрачной резины — для смягчения ударов. Теперь он зациклился на спорте, ему нравится поддерживать форму, укреплять здоровье. А я курю, у меня учащенное дыхание. Он молчит, просит только, чтобы не курила дома.

Как-то вечером я захожу в музыкальный магазин «Рикорди», надеваю наушники, слушаю музыку вместе с молодежью. Что-то покупаю, покупаю и нашу песню… You never smile, girl, you never speak…Включаю ее, гоняя на мопеде по центру. Теперь я гоняю так же, как он. Ветер сдувает с лица слезы, я страдаю, как четырнадцатилетняя пигалица. Дура несчастная. Останавливаюсь на площади Фарнезе. Глубокая ночь, даже наркоманы разошлись. Ложусь на мраморные ступени, курю. Обожаю втягивать этот дым, в нем есть что-то, чего мне не хватает, что заполняет пустоту.

Часто остаюсь ночевать у родителей. «Это близко к университету», — сказала я Фабио. Не призналась ему, что ушла с работы. Мои уже спят, но у меня есть ключи. Они догадались, что не все ладно, однако ни о чем не спрашивают, делают вид, будто всё в порядке. «Поужинаешь с нами?» Мама жарит мои любимые котлеты. Папа открывает вино, разговариваем о политике, о Рейгане и Тэтчер, о нашем пятипартийном правительстве. Папа говорит, что я становлюсь бунтаркой, но это неплохо, просит у меня сигарету. И он снова начал курить. Мама не жалуется — мы курим где хотим.

Ночью, когда во всем доме гаснет свет, я тихо-тихо включаю музыку. Танцую перед открытой створкой шкафа, в зеркале дрожит слабый свет, проникающий через закрытые ставни.