Рожденный дважды

Между нашей комнатой и соседней была дверь, закрытая на ключ, побеленная вместе со стеной, через нее и доносились звуки. Глубокая ночь, дети уже спят. Мать вымыла им ножки, уложила в постель. Мы всегда возвращаемся поздно, у соседей в это время тишина. Но сегодня немцы решили заняться любовью, соединить некрасивые тела, которые все-таки стремятся друг к другу. Я прислушиваюсь… характерный звук, сопровождающий сексуальную близость. К горлу подкатывает изжога. Рыбный бульон за ужином был слишком приправлен специями. Меня тошнит от этой еды, от слишком крепкого вина, от этих уродливых, неуклюжих тел, которые трутся друг о друга в соседней комнате. Сейчас мне противен секс вообще: втыкать и втыкать до самой смерти, искать и искать дырку. Я представляю себе мужчину, толстяка с огромным пузом… женщину с ее некрасивыми ногами, разведенными в стороны… Лежу и слушаю этот звук, скрип старых пружин. В конце концов, это их отпуск, их деньги. С немецкими марками очень выгодно отдыхать на хорватском побережье. Будет ли война? Может, да, а может, нет… сейчас июнь. Сезон для матерей с детьми. Сегодня ночью эти двое совокупляются. Доламывают и без того старую кровать. Они поужинали, прогулялись рука об руку по гладким булыжникам старых улочек, купили детям вертушки. Вернулись в гостиницу довольные, уложили своих херувимов спать — те сейчас посапывают, светлые локоны прилипли к потным лобикам. Наверное, прежде, чем лечь в постель, прихлопнули пару надоедливых комаров. Сразу видно — настоящая пара, знают, как доставить друг другу удовольствие, не поднимая шума. Звуки минимальные — скрип старой кровати, бурное дыхание… никаких криков, непристойностей. Я хочу встать, потому что мне жарко, потому что у меня несварение желудка, потому что Диего спит и ничего не слышит. И тут раздается вскрик — так кричит морская птица, когда бросается в воду.

Это кричит один из ребятишек. Теперь плачет навзрыд. Я слышу ласковый голос матери. Совокупление прекратилось, пузатому немцу пришлось извлечь свое орудие. Она встала с постели, чтобы успокоить ребенка своим горячим и влажным, словно у коровы, дыханием.

Значит, вот каково заниматься любовью, когда рядом спят дети. Наспех, скомкав вожделение, спешить к малышу, склониться над ним, утешая его, прогоняя его страхи. Эта немка — хорошая мать, я слышу, как она поет колыбельную. Она молода, но некрасива, выглядит гораздо старше своих лет. В ней нет ровным счетом ничего привлекательного, но ребенок любит ее, для него мать — щит из плоти, крепость любви. Для своего малыша она — прекраснейшая из женщин, он зарывается носом в тяжелый запах ее волос, ее пота — запах знакомого тела, запах материнского лона.

Светает, я стою на балконе. Сон как рукой сняло. Небо густого кобальтового цвета, воздух неподвижен и свеж.

Откуда во мне столько ненависти? Так отчетливо, так явно возникло это чувство к плачущему ребенку, к незнакомой женщине. Но главное — к себе самой, что меня утешило.

Диего взял за завтраком пончики в меду, к которым пристрастился.

— Я не хочу на море, — сказала я.

Середина отпуска — это всегда кризис, ненасытность первых дней сменяется утомлением. Диего с улыбкой ответил, что тоже немного устал и с удовольствием составит мне компанию.

— Ночью плакал соседский ребенок, я не могла уснуть.

— Давай поменяем номер.

— Да… давай.

В коридоре встречаю немку, при виде меня она краснеет, — может, ей неловко, она догадывается, что я все слышала. Спрашиваю ее на английском:

— Что случилось, отчего ребенок так кричал ночью?

Объясняет, что купальник потерялся, поэтому дочка плакала. Она и на пляже рыдала, а ночью, во сне, должно быть, вспомнила о пропаже.

— Он старый был, но ей очень нравился…

Я думаю об этом купальнике, упавшем во двор, о дворнике, который его поднял и бросил в свой огромный мусорный мешок. Я хотела крикнуть ему, чтобы он оставил купальник, я знала, что он упал с соседнего балкона. Нo не сделала этого, желчь переполняла меня. Кажется, мне было даже приятно видеть, как дворник бросает в мусор эту выцветшую тряпочку.