Рожденный дважды

Из старенького микроавтобуса «Фиат» выглядывает усатый мужчина, подает назад, выходит, чтобы помочь нам погрузить вещи. Для нас двоих в салоне слишком много места. Оксана о чем-то негромко разговаривает с водителем, затем садится напротив нас:

— У вас есть доллары?

— Да.

— Хорошо, доллары пойдут.

— А лиры?

— Лучше доллары. — Оксана смущенно улыбается, не хочет обидеть нас. Ждет вопросов. В ее скованности — строгая грация танцовщицы классического балета.

— Сколько километров нам ехать?

— Чуть больше ста.

Меня интересует только одно: когда мы сможем встретиться с врачом?

— Прямо сегодня.

Я смотрю на Диего:

— Давай заедем в гостиницу, бросим вещи и поедем…

— Да.

Он тоже рассматривает Оксану, ее серьезное лицо, обращенное к нам, высокий чистый лоб.

За окном мелькают грузовики, тракторы, автобусы. Дорога идет через белесую степь, затем через бескрайние поля, кое-где зеленеют озимые.

— Это пшеница?

— Да. Чечня — наша нефтяная скважина, Украина — наша житница, — улыбается Оксана. — Это еще Сталин говорил.

Диего спрашивает ее о Горбачеве, о будущем. Оксана качает головой:

— Кошмар… просто кошмар.

— Естественно, пройдет еще лет двадцать, прежде чем все наладится…

— Двадцать лет… как мне. — Оксана кивает, согнув лебединую шею.

— Тебе только двадцать?

Я думала, что ей тридцать, — может, потому, что она слишком худая, слишком серьезная.

Поля закончились, теперь вдоль дороги тянутся старые заводские корпуса. Кажется, что у этого города нет центра, — сплошные окраины. Оксана первая выходит из машины, провожает нас в гостиницу, разговаривает с портье.

Комната оклеена блестящими обоями небесно-голубого цвета, бумага такая плотная, что похожа на пластик. Занавески, покрывало на кровати того же цвета. Оставляем вещи, моем руки и уходим.

Больница находится через несколько кварталов от гостиницы — строгое массивное здание в советском стиле. Лифт поднимает нас на третий этаж. Ожидаем в узком коридоре, пол которого покрыт светлым линолеумом. На стенах развешены какие-то свидетельства в рамках под стеклом, наглядные пособия, как в аудитории медицинского факультета. На одном — мужские репродуктивные органы, на другом — женские. Розовый мешочек мошонки, семенные каналы, трубы и бесчисленное множество красных и синих нитей кровеносной системы. Я рассматриваю огромный пенис в разрезе, вялый, как повисший хобот, ярко-оранжевое влагалище, похожее на внутренность мидии. В животе у меня противно холодеет, холод поднимается к затылку. Я бросаю взгляд на Диего: он вдумчиво, как студент, изучает плакаты, улыбается своим мыслям.

Стройная невысокая женщина, в плотно облегающем халате, приглашает нас пройти в кабинет. За столом, слишком большим для скромного кабинета, сидит врач. Зеленоватое стекло на крышке стола, позади — белая ширма, в рамках на стене — почетные грамоты.

Врач встает, протягивает нам руку для приветствия, жестом приглашает сесть.

— Прошу, — говорит он по-итальянски.

Оксана садится рядом со мной, объясняет, что доктор Тимошенко, к сожалению, не говорит по-итальянски, знает лишь несколько слов, но хочет выучить язык — в последнее время к нему приезжает много итальянцев.

— Мы достигли больших успехов… в этой области.

Оксана переводит уверенно, не моргнув глазом. У меня складывается впечатление, что она знает эту речь наизусть и произносит ее всегда с одной и той же интонацией. В кабинете по стенам развешены фотографии — на руках у счастливых матерей смеющиеся дети… Здесь, похоже, как на бальнеологическом курорте: сначала тебя погружают в холодную воду, затем в горячую, сначала массаж камнями, затем втирание масел. В коридоре ты видишь репродуктивные органы, а потом попадаешь в уютный кабинет с вышитыми занавесками, как в деревенском доме, видишь этих матерей… Тем не менее я чувствовала себя неуютно, мне казалось, что здесь кроется какой-то подвох.

На докторе Тимошенко опрятный, слегка посеревший халат, у него широкие монгольские скулы, зализанные волосы с проседью. Он разрешает нам курить в кабинете.

— Мы не курим.

Он закуривает сам, внимательно смотрит на нас.

Я начинаю говорить, рассказываю нашу историю. Оксана время от времени трогает меня за плечо, чтобы я остановилась, — ей надо перевести. Пытаюсь понять, хорошо ли она справляется со своей работой. Резким жестом требую у Диего, чтобы он достал бумаги — кипу анализов, заключений, ультразвуковых исследований… потраченных денег. Показываю доктору фотографии матки и прочее.

— Непродуктивная… — говорю я. — Непродуктивная матка…

Жду, пока переводчица подберет нужное слово. Доктор открывает папку, перебирает бумаги, кивает. Я смотрю в окно, рот у меня кривится. Там, на спортивной площадке, одиноко висит старый железный круг баскетбольной корзины, сетка оборвана… я смотрю на этот пустой глаз и плачу.

Доктора не смущают мои слезы, — должно быть, он привык к рыданиям, судорожным всхлипываниям.

Я иду к окну, Диего за мной, обнимает меня. Мы стоим спиной к врачу и Оксане, не стесняясь незнакомых нам людей. Смотрим на стадион, вдалеке виден ряд одинаковых домов без крыш, они напоминают кабинки на пустом пляже.