Рожденный дважды

Оксана идет за нами, из воротника синего пальто торчит белая точеная шея.

— А ты бы могла это сделать? — спрашиваю я ее.

Оксана не отвечает… Делает вид, что не поняла вопроса.

Диего крепко, до боли, сжимает мне запястье.

Доктор продолжает поиски, он назначил еще одну встречу. Диего странно выглядит сегодня, лицо у него какое-то перекошенное. Он спал, отодвинувшись от меня, на этой белой простыне, натянутой, как смирительная рубашка.

Женщина сидит на том же стуле, на котором сидела Тереза. Она моложе, пышнее телом. Встает нам навстречу, и я отмечаю, что она выше ростом, чем Диего. Улыбается, обнажив совершенно целые зубы. Если от Терезы ничем не пахло, то от этой исходит сладкий, густой запах дешевых духов. В белой блузке, скрепленной на груди брошью, и в темной юбке она напоминает школьницу-переростка. Скорее всего, нарядилась специально для встречи и сейчас хочет понаблюдать за нашей реакцией — живые глаза так и стреляют по сторонам. Кожа у нее, кажется, в порядке. Обесцвеченные волосы темнеют у корней. Лицо какое-то странное, как у клоуна без грима. Я не сразу заметила, что вместо бровей у нее лишь выступающие надбровные дуги, и от этого она напоминает незаконченную картину.

Диего смотрит в окно, на спортивную площадку, на одинокое баскетбольное кольцо без сетки.

По дороге я спрашиваю Диего, что он об этом думает.

— Ты действительно хочешь знать?

— Конечно!

Он не смотрит на меня, идет, касаясь рукой бетонных столбов, будто считает их.

— Мне кажется, она проститутка. — Останавливается, чуть покачивается, улыбаясь. — Я думаю, что все это мерзко, милая…

В машине, которая везет нас в аэропорт, Оксана рассказывает наконец про рудник. То был урановый рудник, и маленький поселок рядом с ним до последнего времени не обозначался ни на одной карте, попросту не существовал.

— Моя подруга потеряла ребенка… А вот моей бабушке почти девяносто, и она всю жизнь прожила там. У нее огород, она говорит, что от урана капуста хорошо растет.

Мешки с почтой так и лежат в аэропорту, потрепанные и грязные.

Прижимаюсь на прощание щекой к лицу Оксаны, мой подбородок касается воротника ее синего пальтишка. Диего отдает ей все доллары, какие у нас остались, и на этот раз она берет деньги, прячет их в свою плетеную сумку.

Летим в Рим с пересадкой в Белграде, у нас есть два часа между рейсами. Заказываем в баре чай. Мужчина рядом с нами уминает толстую красную сардельку, из которой брызжет сок. Диего отодвинул чай, тоже взял себе сардельку и кружку пива.

Смотрю, как он разрывает зубами мясо. Молча заглатывает этот ужас. Говорю: «Пойдем прогуляемся», отвечает: «Иди одна». Я качаю ногой так, что качается вся скамейка. Как будто хочу растрясти пепел после пожара.

— Не качай…

Продолжаю дергать ногой.

— Пожалуйста!

Подбородок у него лоснится от жира, смотрит на меня угрюмо, мыслями он где-то далеко, хоть и сидит рядом.

— Наверное, нам надо расстаться…

Он встает.

— Ты куда?

— Пописать.

Но в туалете его не было. Я походила среди ожидающих свои рейсы пассажиров, в сверкающих бутиках дьюти-фри прошла вдоль полок с бутылками и сигаретными блоками. Его нигде не было. Я спрашивала себя, когда, в какой момент мы начали терять друг друга? Вернулась в туалет, ополоснула лицо, пошла к выходу на римский рейс. Девушка в униформе собирала посадочные талоны.

Я села в одно из кресел, соединенных между собой в цепочку. Кто-то положил мне руку на плечо — я обернулась и увидела женщину, которую мы встретили на пути в Киев. Цветная русская шаль покрывала ее голову и спадала на плечи.

Девочку, над которой они надеялись оформить опеку, усыновила другая семья.

— Французы…

— Сожалею.

— Взяли и младшего брата, ему три годика… теперь дети вместе, им повезло. Нам никогда бы не дали усыновить двоих… а французы, они молодые…

Я крепко прижала ее к себе, она вся дрожала.

Диего примчался, когда зал уже опустел, сел рядом со мной.

— Разве ты не бросил меня?

— Я вернулся.

— Самолет улетел.

— Чьи это кроссовки?

— Той женщины, которая летела с нами. Она мне подарила.

— Зачем?

— Не знаю. У них огоньки зажигаются.

Я надеваю маленькие кроссовки на руки и шагаю по металлическим трубкам сидений, на подошвах загораются огоньки. Диего взглядом следит за этими светлячками. У него усталые глаза, волосы взъерошены, борода растрепана. Достает свою «Лейку»… Я улыбаюсь, топая по креслу руками, одетыми в кроссовки.

— Так, значит, это правда… — шепчет он.

— Что?

— Что жизнь, как и фотография, разговаривает светом… Знаешь, кому мы подарим эти кроссовки?

Он помогает мне встать.

Чувствую в груди толчок, как взмах веника, который, подметая, царапает прутьями.

— Скоро вылетает рейс на Сараево, я пришел тебе об этом сказать.