Рождественская история, или Записки из полумертвого дома

Она ушла. Потом на каталке увезли Пашу — на консилиум. Как сестрички нам рассказывали, прямо с консилиума его отправили на операционный стол: у него от неряшливой операции Татя началось повторное нагноение. Парня снова вскрывали, чистили, вставили отводную трубку. Когда его привезли в палату, он был еще под наркозом. Зато у деда, как Тать и предполагал, отводные трубки сняли, он вернулся без банок, был доволен и все повторял:

— Тить, ну прямо жених теперь!

После обеда первым слинял приблатненный. Молча получил выписку, помахал всем рукой — и был таков. Как растворился. Приехала за Юркой жена, высокая шатенка с надменно поднятой головой, в строгом костюме из твида. С нами на этот раз она даже не сочла нужным поздороваться, просто кивнула.

— Я тебе пуловер привезла и брюки от теплого костюма. Переодевайся, и пойдем потихоньку. Да не торопись! Шофер подождет.

Юрка, одевшись, неуверенно сообщил жене, что вот, мол, Славку обещал подбросить. Славка в этот момент отправился добывать свою выписку, которую задерживали, — не начальник ведь.

— Этого? — полупрезрительно кивнула жена на постель Славки. — И охота тебе связываться?

Наше больничное товарищество рушилось на глазах.

Но все же Славка уехал вроде бы с ними. Перед отъездом мы обменялись телефонами и адресами, как и положено. Обещали друг другу звонить, встречаться, общаться. Но выбравшихся из реки Стикс на стороне царства живых, а не мертвых, жизнь тем не менее должна была развести. Потому что жизнь в отличие от смерти очень разная и каждый живет по-своему. Первый, кто это почувствовал, был Славка. Неожиданно он вернулся. Не выдержал Юркиного «мерседеса». Еще не сели они, как жена начала Юрке выговаривать за что-то. Славка догадался, что за него. Тогда он и вспомнил, что сигареты в палате забыл, обрадовался предлогу, сказал, чтоб его не ждали, все равно, мол, не совсем по пути.

— Да и с тобой как-то мы не простились. Пойдем, я покурю, ты постоишь.

Мы постояли в туалете у окна, откуда был виден морг.

— Ну, Бог даст, еще свидимся, — сказал Славка. — Первый раз увидел женщину, ну, твою, которая после стольких лет жизни, можно сказать, семейной, и без склоки, а взаправду любит. Вот не знал, что такое бывает…

А на следующий день Кларина забрала меня. Дед шел на поправку, Паша лежал, все так же глядя в потолок, хотя явного жара у него уже не было. Но температура все еще держалась.

Новеньких описывать уже не буду. Новые больные, новые судьбы. Но я уже с их судьбой связан не был. Кларина отнесла Медовому бутылку шампанского, какой-то особой водки и торт — справить старый Новый год. Еще до этого что-то в этом духе она относила реаниматору, который меня откачивал. Мы спустились вниз. Я надел шубу и, поддерживаемый Клариной под руку, слабый, на слабых ногах, вышел из дверей хирургического корпуса. По оббитым скользким ступеням мы вышли во двор, по утоптанной до черноты и обледенелой тропинке в снегу миновали охранника. На улице ждал нас на машине мой старый друг, только что прилетевший из командировки…

Дома я стал поправляться скорее. Хотя всего еще боялся, прежде всего боялся выходить один на улицу, чтоб снова не упасть. Но потом и это преодолел.

— А все-таки в принципе они тебя правильно лечили, — сказала как-то Кларина, когда я вернулся с самостоятельной прогулки.

— Хорошо тем не менее, что доктора Татя от меня убрали. И дали этого Медового. Вовремя.

Она усмехнулась:

— Но именно Медовой уверял меня, что Тать лечил тебя правильно, что он об этом и докладную главврачу написал.

И я тогда вдруг рассказал ей о том, что она уже знала, но подробнее, чем прежде, как часто делают люди, чтоб заново пережить уже прошедшие беды и порадоваться и подивиться своей выживаемости: о своих страхах, ночных бдениях, пророчествах Сибиллы, про Ваньку Флинта и прочем. Жена жалостливо кивала головой. Однако сказала, что никакого уголовного процесса в больнице не было. Во всяком случае, она не слышала. Я понимал, что его и не будет…

Прогуливаясь медленно и осторожно, как всякий выздоравливающий, я спрашивал себя: а был ли этот Тать? Или это лишь морок, напущенный болезнью? Но где пролегает грань между мороком и явью?..