Рождественская оратория

Сиднер ворочался с боку на бок в своем постельном одиночестве. Не уснешь, в номере духота, хотя окна в парк распахнуты. Из ресторана внизу долетали смех и шумный гомон, но к этому он и дома привык, это бы ему не помешало. Порой он с надеждой думал, что слышит звонкие переливы Фаннина голоса, но тотчас его охватывали сомнения. С трудом он убедил ее пойти на торжественный ужин, она цеплялась за его руку, ловила взгляд и не говорила ни слова. Будто он посылал ее на заклание. Что случилось? Непонятно. Однако ж явно что-то скверное. Он вертелся с боку на бок, переворачивал подушки, сбрасывал их на пол, снова поднимал. Встал, пошел в уборную, пристально посмотрел на себя в зеркало; он ненавидел Фанни за то, что она так с ним обошлась. Вернувшись в постель, впал в беспокойное забытье и очутился в далеких пустынях, скакал вместе с Фанни и Свеном Гедином через высокие горные перевалы, прибыл к китайскому императору, и китайский император сказал ему: сними шляпу.

Проснулся он оттого, что Фанни, обнаженная, стояла перед ним, совсем-совсем близко. С распущенными волосами! Глаза у нее были как два огромных колодца, серьезные, без улыбки. Она стояла совершенно неподвижно, он успел только выдавить «нет», раз и другой, — и утонул в ее мраке, беспомощно там застрял. Она откинула простыню и, не сводя с него глаз, медленно расстегнула и сняла с него пижамную куртку, стянула брюки, и его член восстал от ее ласки, а она, раскинув ноги, легла на него. Во рту у него пересохло, он обхватил руками ее спину и, хотя оба лежали почти не шевелясь, сознавал, что к ним стремительно приближается нечто подобное смерти. Они все крепче прижимались друг к другу, стремясь к тому пределу, где на него вдруг обрушились волны света, он падал в бездну, и она падала тоже, неумолчно повторяя на языке закрытых глаз: как хорошо, как невыразимо хорошо. Потом он погрузился в сон, расшитый узорами птичьих песен из ближнего парка, и долго слышал ее безудержный плач.

Как говорил великий Будда: той ночью, о монахи, все стояло в огне.

_____________

Ангел Сплендид исполнил свою миссию, и теперь Господь вновь призывает его на то место, где он был зачат.

Воскресное утро в сентябре. Арон, Сиднер и Ева-Лиса завтракают, когда в дверь стучат и на пороге появляется Сплендид. Он тоже обзавелся шляпой и сейчас держит ее в руке.

— Добрый день. — Он смотрит на Сиднера. — Как насчет прогулки?

— Что это вдруг? — спрашивает Сиднер.

— Просто так, захотелось.

— Не знаю, — говорит Сиднер, хотя и понимает, что пойти надо, ведь вокруг Сплендида витает загадочное молчание.

— Господи, Сиднер, ты совершенно безнадежный, — говорит Ева-Лиса. Оборачивается к Сплендиду. — Вот такой он с тех самых пор… да, с тех пор как из Стрёмстада вернулся. Сидит и смотрит в одну точку.

— Я знаю. Все-таки хорошо бы тебе пойти.

— Давай, — говорит Ева-Лиса и быстро переглядывается со Сплендидом.

Стремительный обмен.

Он берет с полки шляпу, надевает, напоследок робким взглядом обводит кухню.

— Господа мальчишки! — смеется Ева-Лиса.

Только возле Сульбакки Сплендид нарушает молчание:

— Вообще-то, Сиднер, я просто должен сказать тебе одну вещь. Мы уезжаем отсюда.

— Что ты сказал?

— В Карлстад. Папа хворает, ему надо в больницу. Там нам будет полегче.

Сиднер садится на обочину дороги, смотрит на озеро.

— А как же я? — неожиданно вырывается у него.

— Ты сдюжишь. Иной раз надо, как говорится, красть самому.

— Что ты имеешь в виду?

— Сам прекрасно понимаешь.

— Он что, очень плох, папа твой?

— Угу. Твердит, что помрет вскорости.

— Боишься?

— Ясно, боюсь. Мне так хочется, чтобы он увидел, как я Лечу. Хоть разок. Но…

— А он боится?

— Нет, говорит, пожил в свое удовольствие, с тех самых пор как упал. Говорит, Господь дал ему послушать птиц, так что грех жаловаться. Говорит, получил столько любви, сколько мог принять. А ежели человек может сказать такое, стало быть, бояться ему нечего.

— Без тебя будет грустно.

— Без тебя тоже. Но можно ведь послать весточку друг другу. Так и сделаем, беспременно. И еще одно! Очень охота послушать, как ты играешь. В церкви или дома у тебя. А можно и там, и там. Я подумал, хорошо бы сыграть папаше, коли совсем туго придется.

— Чтобы научиться, нужно много времени.

— Да это, поди, незачем. Звуков-то небось не так уж и много. Ежели сделаешь это для меня, буду жутко тебе благодарен. Считай, как говорится… прощальный подарок мне подаришь.

— Конечно. Ты наверняка справишься. Ты ведь все можешь. И все знаешь. — Сиднер переполнен обидой и не старается скрыть ее. — Допустим, я скажу так: ты встречаешь женщину. Красивую и привлекательную во всех отношениях. И вдруг она… ну, как бы хочет тебя. И берет. Если ты понимаешь, о чем я.

— Я слушаю.

— А потом… даже не желает с тобой говорить, в упор не видит. В чем тут дело?

— Н-да, это все непросто.

— Будто подменили ее. Не злится, нет, ничего такого.

— Не гони лошадей-то. Хотя ежели ты про Фанни толкуешь, так сам ведь знаешь, что насчет реальной жизни у нее чертовски туго. И ничего тут не поделаешь.

_____________