Рождественская песенка

Неожиданно он по-мужски, грубо обхватил ее за талию, чуть не оторвав от пола, прижал к себе и влепился мокрыми губами в ее щеку.

- Давай, а? - бормотал он. - Ну сколько можно держать себя в узде? Когда-то ведь надо, а?

- Народу много собралось?

- Ну давай. Ну не жеманься.

- Как же я переоденусь, если ты не пускаешь?

- Все успеем, и то и другое, а?

- Нет, - сказала она.

- Тогда последний поцелуй. - И, сдавив ее, Фредди Уильямсон закрыл ей рот своими тяжелыми собачьими губами. - Кларочка, голубушка. Зачем держать себя в узде? Может, давай все-таки, а?

- Ну хватит, Фредди, хватит. Мне надо собраться. Налей себе еще и жди.

- Вот это разговор.

Пока она переодевалась, он пил джин и грузно топал по комнате. Она вышла к нему в черном жакете, с черно-красным шарфом на голове.

- Ух ты! - восхитился Фредди Уильямсон. - Вот это да! - И поцеловал ее еще раз, неуклюже и грубовато проведя руками по лицу, шее, волосам.

Когда они спускались вниз, кто-то тихонько постучал в стекло входной двери.

- Полиция, - сказал Фредди Уильямсон. - Видно, забыл включить сигнальные огни в машине или еще какая ерунда.

Но, открыв дверь, Клара увидела молодого человека, который не мог вспомнить песню. Он тут же приподнял шляпу.

- Извините, ради бога... Вы уходите?.. Прошу прощения.

- Вспомнили? - спросила она.

- Кое-что, - ответил он. - Слова.

- Тогда заходите. Минутка у меня есть. Он вошел в дом, и Клара прикрыла дверь. В магазине было темно, и ей показалось, что сейчас он робеет меньше.

- Начинается так, - сказал он. - Всего я, правда, не помню. Что-то в этом духе: Leise flehen meine Lieder. Liebchen, komm zu mir...

- Шуберт. - Она направилась в ту сторону, где стояли инструменты, и, сев за рояль, запела. "Эта, эта самая", - услышала она его слова и еще услышала, как Фредди Уильямсон нетерпеливо возится с замком входной двери.

- Чудесная песня, - сказал молодой человек. - Она, конечно, не рождественская, но есть в ней что-то такое...

Громко топая, Фредди Уильямсон вышел на улицу, и вскоре оттуда донесся шум мотора. Цепочка на открытой двери брякала о косяк, и в темный магазин задувал холодный воздух.

Клара замолчала, она не знала всех слов, только эти первые строчки: "Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной. В рощу легкою стопою ты приди, друг мой..." Дальше она не помнила.

- Извините, я дальше не помню, - сказала она.

- Огромное спасибо, - сказал он.

Дверь хлопала, действовала на нервы, и она встала закрыть ее. Снаружи нетерпеливо сигналил Фредди Уильямсон.

- Вам, видимо, нужна пластинка? - спросила она. - У нас есть отличная запись.

- Если вас не затруднит.

- Постараюсь найти, - сказала она. - Только зажгу свет.

Разыскивая пластинку, она еще раз пропела первые такты.

- Сколько в ней нежности, - заговорила она. - Какая-то удивительная нежность... - Вдруг ей показалось, что молодой человек смутился. Он принялся рыться в бумажнике, но она сказала: - Да ладно вам. Заплатите после Рождества, в любой день заплатите.

В ту же минуту дверь открылась, и показался Фредди Уильямсон.

- Что тут происходит? - спросил он. - Магазин давно закрыт. Клара, ну давай живей!

- Иду, - сказала она.

- До свидания, - попрощался молодой человек. - Я вам очень признателен. С праздником вас.

- И вас с праздником, - ответила она.

Ветер успел стихнуть, и звезды на небе были резкими, зелеными; улицу подсушивало, только кое-где еще темнели мокрые пятна.

- Вот хам! - бубнил Фредди Уильямсон. - Наглец чертов!

Он насупился, замолчал и быстро погнал машину к высокому берегу над рекой. Весь декабрь, не переставая, шли дожди, и когда машина выехала наверх, впереди простерлась широкая гладь зимнего паводка, разрезанная на квадраты притопленными живыми изгородями и поблескивающая отражениями зеленых и желтых огней на том берегу.

- Я бы его послал ко всем чертям! - сказал Фредди Уильямсон. - До чего наглый. Просто хам.

- Река разлилась, - сказала Клара. - Замерзнет, на коньках можно будет кататься.

- До чего же нахальные бывают люди, - сказал Фредди Уильямсон. - Черт знает что!

Он мрачно повернул на гравийную аллею, ведущую к большому эдвардианскому дому. От колес во все стороны взметнулись сухие, ломкие листья каштанов; по краям обширной лужайки серебрился иней.

- Еще разочек, пока мы одни, - сказал Фредди Уильямсон и с неуклюжей поспешностью, хотя она и пыталась отвернуться, поймал ее губы, как собака птицу. - Кларочка, голубушка. К черту узду! Рождество ведь.

- Поставь лучше машину, я тебя подожду, - сказала она.

- Твое слово - закон, моя голубушка. Хорошо, что ты приехала.

Она выбралась из автомобиля и немного постояла, глядя вниз, на пойму. Потом нагнулась и тронула ладонями траву. Трава была жесткая, хрусткая, а прихваченные морозцем ветки деревьев и напитанные влагой стебли увядших цветов ярко искрились. В огнях дома, льющихся с той стороны лужайки, искрился пар от ее дыхания. Казалось, что даже внизу, на широко разлившейся воде поблескивает иней, и она почти убедила себя, что река успела чудесно преобразиться, затянувшись сплошной гладью льда.