«Рождественские истории». Книга первая. Диккенс Ч.; Лесков Н.

– Боже сохрани, чтобы я не разделял вашего прискорбия, – сказал Уарден, проведя рукою по лбу, – но я теперь точно во сне. Не могу ничего рассудить ясно. Мистер Краггс, – да, мне очень жаль, что мы потеряли мистера Краггса.

Но, говоря это, он смотрел на Клеменси и симпатизировал, казалось, с утешавшим ее Бритном.

– Мистер Краггс, сэр, – заметил Снитчей, – вероятно, нашел, что жить и сохранить жизнь не так легко, как выходило по его теории; иначе он был бы теперь среди нас. Для меня это большая потеря. Он был моя правая рука, правая нога, правое ухо, правый глаз. Без него я калека. Он завещал свою часть в нашей Компании мистрис Краггс, под ведением ее кураторов, опекунов и душеприказчиков. Фирма хранит его имя и до сих пор. Я, как дитя, стараюсь иногда уверить себя, что он еще жив. Заметьте, я говорю за себя и Краггса, – покойного, сэр, покойного, – сказал чувствительный адвокат, развертывая носовой платок.

Мейкль Уарден, наблюдавший все это время Клеменси, обратился к Снитчею, когда тот замолчал, и шепнул ему что-то на ухо.

– А, бедняжка! – сказал Снитчей, качая головою. – Да, она была очень предана Мери. Она была от нее просто без ума. Милая Мери! Бедная Мери! – Утешьтесь, мистрис, теперь вы замужем, как вам известно, Клеменси.

Клеменси только вздохнула и покачала головой.

– Подождите до завтра, – ласково сказал ей адвокат.

– Завтрашний день не воскресит мертвых, мистер, – отвечала Клеменси, всхлипывая.

– Конечно, нет; иначе он воскресил бы мистера Краггса, – продолжал адвокат. – Но он может принести с собою кое-что отрадное, может принести утешение. Подождите до завтра!

И Клеменси согласилась с ним, пожав его руку. Бритн, которого отчаяние жены (это обстоятельство было для него не легче петли) едва не уничтожило, одобрил это мнение. Снитчей и Уарден вошли наверх и скоро завязали там разговор, но так осторожно, что говора их решительно не было слышно в кухне за стуком блюд и тарелок, шипением сковороды, ворчанием кастрюль, монотонным вальсом вертела – с ужасным взвизгиванием при каждом обороте, – и за другими приготовлениями к их обеду.

Следующий день был ясен и тих; нигде осень не пестрела такими очаровательными красками, как в саду доктора. Снег многих зим стаял с этой почвы, и прошумели листья многих лет, с тех пор, как бежала Мери. Опять зазеленели над дверьми каприфолии, деревья бросали на траву мягкую дрожащую тень, ландшафт был спокоен и светел по-прежнему. Но где же была она?

Не здесь, не здесь. Странно было бы видеть ее теперь в этом старом доме, как странно было, в первое время, видеть этот дом без нее. Но в домашнем уголку сидела женщина, сердце которой не расставалось с Мери; Мери жила в ее верной памяти неизменная, юная, полная надежд; ее никто не заменил в этом сердце; а оно принадлежало теперь матери: возле нее играла малютка дочь, – и имя Мери дрожало на нежных губах матери.

Отсутствующая Мери как будто жила во взоре Грации, сидевшей с мужем в саду, в день своей свадьбы, в день рождения его и Мери.

Он не сделался великим человеком, не разбогател, не забыл друзей и лета юности, – он не оправдал ни одного из предсказаний доктора. Но, терпеливо посещая хижины бедных, проводя ночи у изголовья больного, ежедневно творя добро и рассыпая ласки, эти цветы на глухой тропинке жизни, которые не вянут под тяжелою ногою бедности, но встают с эластическою силою и украшают путь ее, – он с каждым годом все больше и больше убеждался в своем старом веровании. Образ его жизни, тихий и уединенный, показал ему, что люди и теперь еще, как и в старое время, беседуют с ангелами, сами того не зная, – и что самые невзрачные, даже самые безобразные и покрытые рубищем, просветляются, так сказать, горем и несчастием и венчаются ореолом бедствия.

Жизнь его была полезнее на изменившемся поле битвы, чем если бы он неутомимо бросился на более блестящее поприще; и здесь он был счастлив со своею женой, Грацией.

А Мери? Неужели он забыл о ней?

Они разговаривали о ночи бегства.

– Время с тех пор летело, милая Грация, – сказал он, – а кажется, как давно это было! Мы считаем время не годами, а событиями и переменами внутри нас.

– А целые года прошли с тех пор, как Мери нет с нами, – возразила Грация. – Сегодня в шестой раз сидим мы здесь в день ее рождения и беседуем о счастливой минуте ее возвращения, так долго ожидаемой и так долго откладываемой. О, когда-то она наступит!

Глаза ее наполнились слезами; муж наблюдал ее внимательно и, придвинувшись к ней ближе, сказал:

– Но ведь Мери написала тебе в прощальном письме, которое оставила у тебя на столе, душа моя, которое ты так часто перечитываешь, что она не может возвратиться раньше, как через несколько лет. Не так ли?

Грация достала с груди письмо, поцеловала его и сказала: «Да».

– И что, как бы счастлива ни была она в продолжение этих лет, она все будет думать о минуте, в которую снова увидится с тобою, и когда все объяснится, – и что она просит тебя не терять этой надежды. Ведь так она писала, не правда ли?

– Да.

– И то же повторяла она во всяком письме?