Рождественские расследования

Все вокруг сидевшей неподвижно женщины стало стремительным и страшным образом меняться. Зеленые кусты, у которых стояла лавка, и деревья за ней вспыхнули желтизной и багрянцем, и эти цвета стали расползаться все шире. Краски осени поглощали буйные краски лета, но за осенью тут же последовала зима – только что яркие листья стали жухнуть, бурые и сухие, они сворачивались в трубочки и опадали на уже потемневшую траву. А за темными мертвыми красками все, что было близко к женщине, внезапно засверкало – это был иней. Снегом покрылась скамья, оголенный кустарник за ней, ветви деревьев.

Девочка схватилась за щеки и отступила еще дальше. Она глаз не могла оторвать от призрака трех листьев, подаренных незнакомке, еще минуту назад – алых, с янтарными подпалинами, потом на глазах сгоревших, а теперь просто рассыпавшихся в руке женщины. Вокруг лавки была черная пустота. Зима почти мгновенно уничтожила осень. Только иней на мертвых ветках выдавал недавнюю картину. И тем ужаснее была эта картина, что такая перемена случилась только в радиусе десяти-двенадцати метров от лавки и сидевшей на ней женщины. Дальше, за погубленным уголком парка, по-прежнему цвело буйное зеленое лето.

Девочка подула на замерзшие руки и вновь приложила ладони к подмороженным щекам, как она делала зимой. И только потом обернулась – за ее спиной, чуть поодаль, стояла мать с коляской, замерев, как соляной столб. Она не верила своим глазам, не могла пошевелиться, казалось, вот-вот грохнется оземь. А потом, глядя на женщину, мать сделала то, чего не делала никогда, – быстро перекрестилась.

Дама в серебристом платье, кажется, тоже пришла в себя. Она увидела девочку, затем женщину с коляской, но явно не поняла, где она и почему. И тут, только потом, обернувшись на бронзовую статую, покрытую изморозью, закрыла книгу и встала со скамейки.

– Пожалуйста, не причиняйте нам вреда, – попросила мать девочки, отводя коляску с грудным ребенком назад. – Я прошу вас…

– Не беспокойтесь, – сказала женщина в серебристом платье. – Я прошу прощения за то, что вы увидели. – Она протянула руку и едва коснулась пальцами щеки маленькой девочки. – У вас очень милая дочка. Надеюсь, я не слишком напугала ее.

Она как ни в чем не бывало двинулась по аллее в сторону дальних ворот – откуда только что и подошли мать с дочкой. Дама покинула парк и пересекла дорогу – там ее дожидался огромный белый автомобиль. Быстро вышел водитель с белыми волосами, открыл перед ней дверцу, и дама исчезла в салоне. Водитель вернулся на свое место, автомобиль сорвался с места, свернул у монастырских ворот и, должно быть, помчался вниз, в сторону набережной и Волги.

Мать бросилась к дочери, присела рядом:

– С тобой все хорошо?

– Только щечки замерзли, – ответила та. – Особенно вот тут, где она коснулась…

– Маленькая моя, милая моя. – Женщина стала целовать дочку в щеки. – А так все хорошо? Ты не сильно напугалась?

– Нет, – замотала головой девочка. – Я ей подарила три листочка, а потом все вокруг стало меняться…

– Милая, милая, – приговаривала мать. – Я чуть с ума не сошла от страха… Этого же не может быть… Просто не может, и все…

– Как не может? – со всей непосредственностью удивилась девочка. – Вот же – и листочки завяли, и снег тает… это ведь она все сделала, да? Эта тетя? Как у нее это получилось?

– Даже знать не хочу как, – вдруг очень твердо сказала мать.

– Ой, мама…

– Что, милая? – встрепенулась та.

Девочка неотрывно смотрела в сторону бронзовой скульптуры у подмороженной лавки.

– Мама…

– Да что, Лисонька, что?

– А ведь это она, – сказала девочка.

– Кто она? – спросила мать.

Девочка указала пальцем на лицо бронзовой статуи – дамы в платье девятнадцатого века, в шляпке той эпохи, стоящей под раскрытом зонтом.

– Это ее лицо, – добавила девочка.

Мать присмотрелась и поняла, что дочь права. Живая кудесница и бронзовое изваяние – одна и та же дама. Женщина, превратившая лето в зиму, и таинственная безымянная дама с открытым зонтиком…

2

Ровно через сутки на той же самой аллее среди толпы ротозеев стояли и смотрели на черное пространство вокруг лавки двое мужчин – молодой спортсмен в джинсах и кожаной куртке и старичок в легком костюме цвета хаки старого колониального покроя, в мятой парусиновой панаме. Толпа гудела, шепталась, бросалась восклицаниями, снимала на телефоны место происшествия. Одни, наглядевшись вдоволь и закончив съемку, уходили, другие занимали их места. Самые смелые ощупывали скамейку, черные ветви кустов и деревьев, строили предположения, другие держались подальше от места происшествия, но тоже сыпали версиями того, как такое могло случиться.

– Да ладно! Молодежь костерок разожгла, вот и хрень такая вышла, – говорил кто-то убежденным густым баском. – Все ж почернело!

– А почему тогда листья кругом скрюченные лежат? – визгливо вопрошала старушка. – Осенние листочки-то! Не уголь!

– Да от жары они и скрючились, бабуля! – гудел басок. – Чего тут не ясно? Ты от старости, они – от жары!