Рождественский пёс

Они договорились встретиться в семь часов перед кинотеатром. На прощание она кивнула ему — так, что внутри у него все вдруг занемело, — и влепила для верности еще один луч прожектора. После чего на него обрушился град острот на тему «жених» вперемежку с диким хохотом, толчками и хлопками по плечу.

Финни пришла в самой облегающей из всех ее футболок, слегка накрашенная, благоухая лесной земляникой, и сказала, что ей расхотелось идти в кино, что можно потусоваться у нее, родители уехали за город, в холодильнике есть пиво, а потом придут еще несколько девчонок и парней. Но потом — гораздо позже.

Макс был настолько влюблен, что без сопротивления позволил ей затащить его к себе домой. У него не было времени подумать о том, может ли он взять на себя такую ответственность — сделать то, что ему сейчас предстоит сделать. Он увидел желтый диван, свечу, покрывало. Через несколько секунд Финни уже сидела верхом у него на коленях и, обняв за шею, гладила ему затылок. Ее глаза были в нескольких сантиметрах от его глаз и метали в них одну возбуждающую молнию за другой.

Взяв его лицо в ладони, она потянулась к нему губами.

— Закрой глаза, сладкий мой…

Это были последние слова, которые он успел услышать. Потом все самые жуткие запахи детства слились в одну густую кашу, которая стала медленно подниматься из глубин желудка. Сливочный слоеный пирог с чесноком, ливерная колбаса с селедкой, ванильный соус с горчицей… Шеф-повар Сиси желает приятного аппетита! К счастью, в самый последний момент он успел отцепить свой язык от языка Финни, покинуть ее рот и отвернуть голову в сторону.

Когда они кое-как наспех замыли диван, Макс изъявил желание отправиться домой. У Финни тоже не было других предложений.

— Может, объяснишь, что произошло? — грубо спросила она уже на пороге и выключила свой прожектор.

— Я не переношу поцелуев, — ответил Макс плаксивым голосом.

Финни, как кошка, зло прищурила глаза и с треском захлопнула за ним дверь. Макс понял, что его слова — худшее из всего, что можно сказать девчонке на пике влюбленности, в самом начале вожделенного обмена ласками. И самое страшное заключалось в том, что это была правда и что с этим ему придется жить.

Теперь, когда ему было тридцать четыре года, Макс знал, что любовь без поцелуев — утопия. То есть он знал, что для неголюбовь так и останется утопией. Это было тем более обидно, что Максу нравилось любить и он не жалел на это сил. Он быстро, крепко и страстно влюблялся. Он мог броситься в любовь очертя голову и полностью раствориться в ней. Он умел выражать свои чувства, умел говорить о них, умел быть ласковым и обольстительным. Он мог быть верным, если понадобится (до сих пор у него еще не было возможности доказать это). Он был способен и готов отдать любимой женщине все. Кроме поцелуя.

За последние шестнадцать лет он, разумеется, уже испробовал все средства, чтобы, не целуясь, любить дольше, чем один вечер. Говоря обобщенно, существует две возможности избежать поцелуя взасос — оставаться либо на стадии «до поцелуя», либо на стадии «после поцелуя».

Первое всегда оборачивалось мукой неудовлетворенности. Достаточно вспомнить те ужасные ночи с Пией, похожей на Клеопатру студенткой с факультета искусствоведения, с которой он познакомился в университете. Он тогда как раз пытался изучать юриспруденцию и подрабатывал официантом в студенческой столовой. Уже к концу их первого совместно проведенного вечера они поняли, что интеллектуальное сближение прошло идеально, что на идейном уровне они понимают друг друга на все сто, даже особенно не вникая в то, что говорит собеседник. Для этого они были слишком очарованы друг другом.

Пора было переходить к следующему этапу — телесному взаимодействию. Поэтому они в три часа утра, забившись в самую темную нишу бара, беззвучно шевелили влажными от вина губами под звуки Тома Уэйтса. Сидеть ближе друг к другу, чем они уже сидели, было просто невозможно. И каждая фраза, произносимая Пией ему на ухо хмельным от любовного томления шепотом, будь то: «Говорят, выставка Пикассо — просто блеск!», «Мне нравится этот бар» или «В субботу мне нужно навестить бабушку», означала одно: «Ну поцелуй же меня наконец!» Но Макс железно держался на стадии «до поцелуя». Он шептал ей в лицо откровенно непристойные ответы («Да, Пикассо действительно был одним из самых талантливых художников», «Мне тоже здесь нравится — очень колоритный бар» или «Мне, слава богу, не нужно в субботу навещать бабушку, она живет в Хельсинки»). При этом он смотрел на нее самым жалобным из всех своих взглядов типа «Дай мне еще немного времени! Я должен разобраться в своих чувствах!». Вдвое увеличив диаметр своих клеопатровских глаз, Пия проводила кончиком языка, как акульим плавником, по верхней губе, говоря тем самым: «Хорошо, даю тебе еще десять секунд». Макс мужественно терпел эту муку, потом обреченно опускал голову и украдкой жадно таращился на ее грудь.