Рождественский пирог

— Посмотрим? — предложила Джокаста, засовывая Джики в корзину и ссыпая туда горсть орехов, чтобы он не скучал.

Пьяной толпой мы побрели по коридору, на ходу натягивая пальто. Джокаста нахлобучила мне на голову фетровую шляпу, а я замотала шарф на шее Дэйви. На улице была неземная красота. В темном воздухе тихо падал снег. На крыше намело небольшие сугробы, а земля исчезла под белым покровом. Джокаста схватила Эдварда и, мурлыча вальс, закружилась с мужем по двору.

— Смешные они, правда? Чудаки. — Алекс улыбнулся, с любовью глядя на родителей.

Я согласилась. Мы стояли и смотрели, как Эдвард с Джокастой танцуют среди падающих снежинок. Голые ветви нависали над нами, в зимнем небе бесшумно пролетела сова. Не помню, чтобы когда-нибудь я была так счастлива. Я обхватила себя руками и придвинулась к Дэйви. Потом чмокнула его в щеку.

— А это за что? — спросил он.

— За чудесную одежду, за жемчужное колье и за самое лучшее Рождество в моей жизни, — ответила я.

— Я очень рад, Поппи. Ты это заслужила. Знаешь, я хотел бы поговорить с тобой потом, наедине.

Я напряглась. О чем поговорить? Может, решил отвадить меня от своего братца? Я нервно заморгала. Дэйви улыбнулся и сжал мне руку.

— А сейчас ты со мной об этом поговорить не можешь? — шепотом спросила я, решив, что плохие новости лучше услышать сразу, чем томиться в ожидании.

Дэйви покачал головой, и мы принялись наблюдать за маневрами совы. Несколько минут она кружила над лужайкой, а затем полетела к торфяникам. Какая-нибудь бедняжка полевка сегодня точно попадется ей на ужин.

Я оглянулась на дом. Из открытой двери кухни выбивалась золотистая полоска света, из окна на втором этаже тоже лился свет.

— Это комната Табиты?

Алекс и Дэйви кивнули. Я встала под окном и крикнула Табите, что идет снег и вообще на дворе красота. Может, она присоединится к нам? Это был дико отважный шаг для меня, и я решила впредь увеличить ежедневное потребление портвейна.

Табита подошла к окну. Эдвард и Джокаста запели рождественский гимн, а мы к ним присоединились. Табита поаплодировала нам, но не вышла. Мы же возвратились в дом, напевая и приплясывая, чтобы разогреть озябшие ноги.

Дэйви приготовил какао и чай, и мы вернулись в зал. Едва сев, чтобы выпить чаю из моей новой прелестной чашечки, я вспомнила о Джики, которого мы оставили в расписной гостиной.

Открыв дверь, я застыла на пороге, пораженная масштабом учиненных Джики разрушений. Разбитая посуда, разлитое вино, порванные салфетки и полное отсутствие шоколада. Главный подозреваемый без тени раскаяния на морде болтался на люстре.

— Джики! Ах ты, гадина! Спускайся немедленно!

Он что-то прочирикал в ответ и прямо на люстре занялся своим излюбленным мерзким делом. О господи! Опять я вляпалась в историю. Я устало принялась собирать мусор, косясь на обезьяну. Потери оказались не столь уж и велики — две разбитые тарелки и бокал, зато еду Джики старательно расшвырял по всей комнате, а также ореховую скорлупу, апельсиновые корки и фантики. Коричневые отпечатки крошечных ладошек заляпали библейские фрески, подбавив им сюрности. Хорошо бы прибраться, пока кто-нибудь не увидел это безобразие. И разумеется, в комнату тотчас вошел Дэйви.

— Ох, прости меня, пожалуйста. Я все время как слон в посудной лавке. От меня одни убытки. Ты не мог бы принести пакеты для мусора?

Дэйви рассмеялся и ушел.

У Джики после такого количества сладкого энергия била через край, и он раскачивался на люстре как перевозбудившийся… ну, перевозбудившаяся обезьяна. Нижняя часть стен вся была в отпечатках обезьяних лап. Хорошо, что нам с Дэйви почти удалось их смыть.

— Надо же! Похоже на граффити заключенных в какой-нибудь тюрьме для карликов, — сказал Дэйви, разглядывая остатки обезьяньей росписи.

Джики как заведенный перескакивал с люстры на карниз и обратно, и никакие мои уговоры на него не действовали.

— Да мерзавец надрался в стельку! — воскликнул Дэйви.

— Что?

— По-моему, он допил все, что оставалось в бокалах. Посмотри на него. Он же напился как свинья!

И правда. Оставалось только ждать, когда Джики заснет и свалится с люстры, иначе нам его не достать.

Мы с Дэйви поплотнее закрыли за собой дверь и отнесли всю посуду на кухню. Там тоже царил невообразимый бардак: объеденные скелеты гусей высились на комоде рядом с грязными тарелками, пол был усеян луковой шелухой и прочей гадостью, а поверх этого коллажа из мусора валялись серебряные ложки, вилки и ножи.

— Уверен, на кухне у твоей мамы все совершенно иначе, — сказал Дэйви, брезгливо разглядывая остатки ужина Табиты.

— Еще бы. Там скука смертная, хотя и очень чисто, — рассмеялась я, вытаскивая соусницу из-за огромной стеклянной вазы с восковыми фруктами.

Мы мыли, убирали и болтали буквально до потери пульса. Я уже вытирала последнюю тарелку, когда Дэйви сказал:

— Знаешь, Поппи, думаю, ты должна отдавать себе отчет, что мой брат несколько, хм, легкомыслен… и его чувства…

— Я так и знала! Я так и знала, что именно об этом ты собирался со мной поговорить!