Рождественский подарок

– Какой такой платочек? – я сделал вид, что удивился.

– Да с вензелями Николая Николаевича, – ответил Лаврентий Филиппович. – Тот, что был весь в крови, – пояснил квартальный надзиратель с заговорщическим видом, – именно его я нашел в вещах вашей индианки…

– Какая жалость! – посочувствовал я ему.

– И вы, конечно, Яков Андреевич, не имеете к этому инциденту ну никакого отношения! – произнес он с сомнением.

– Разумеется, не имею, Лаврентий Филиппович, – развел я руками. – В усадьбе творятся ну прямо-таки какие-то чудеса!

– Ага, – поддакнул Медведев, – как пан Гродецкий не скажет, рождественские!

При упоминании этого имени у меня мороз пробежал по коже.

Невольно замаячила перед глазами истерзанная фигура князя, привязанная к столбу.

– Увы, – вздохнул Лаврентий Филиппович, – но мне так и не удалось разобраться в этом запутанном деле!

– Мне искренне жаль, – печально вымолвил я.

– Так, значит, – заключил Лаврентий Филиппович, – вы не желаете больше со мной сотрудничать!

– А вы перестали видеть во мне убийцу? – поинтересовался я.

– Перестаньте молоть чепуху! – вспылил Медведев. – Вы же понимаете, что вашего заключения требовали обстоятельства… – раздраженно проговорил Лаврентий Филиппович.

– Не понимаю, – развел я руками. Говоря откровенно, мне никак не удавалось простить Медведеву этой его выходки, когда он запер нас с Мирой в отведенной ей комнате. Хотя, с другой стороны, я должен был быть ему в некотором роде благодарен. Ведь, если бы не Медведев, я так бы и не решился сблизиться с Мирой…

– Ну что же, – разочарованно проговорил Лаврентий Филиппович, – если вы не хотите со мною сотрудничать, то мне придется действовать самому!

– Желаю вам всяческого успеха на этом поприще, – ответил я.

Медведев раскланялся со мной и отправился восвояси.

В этот момент я заметил, что из-за колонны вышел Кинрю.

– Откуда ты здесь? – осведомился я.

– Я должен вас охранять, – ответил мой Золотой дракон. – И долго вы собираетесь мучить Медведева? – осведомился он.

– Еще не пришло время раскрыть все карты, – произнес я многозначительно.

– Да, – усмехнулся Юкио Хацуми, – вы, Яков Андреевич, знаете толк в карточной игре!

Не успел я вернуться к себе, как в дверь кто-то постучался.

– Войдите! – позволил я.

Дверь распахнулась, и в комнату поспешно вошел Колганов, которого я, признаться, давно не видел. Иван Парфенович выглядел встревоженным и все время озирался по сторонам.

– Какими судьбами? – осведомился я, предлагая ему присесть.

– Я должен переговорить с вами о Гродецком, – ответил Иван Парфенович. – Я его боюсь, – признался он с дрожью в голосе.

Я вспомнил, что пан Гродецкий собирался вызвать Колганова на поединок.

– Это не удивительно… – было начал я.

– Вы не понимаете, – перебил меня Колганов. – Мне кажется, что это именно он убил князя Николая Николаевича…

– С чего вы это взяли? – осведомился я.

– Он странно ведет себя, – ответил Иван Парфенович, комкая в руке край камчатой скатерти.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался я.

– Я видел, как поляк подглядывал в замочную скважину, – нерешительно ответил Колганов, – и, кажется, подслушивал у дверей, – развел он руками, – перед тем, как от вас вышел японец…

– Но это еще не говорит о том, что он убил князя Титова, – заметил я.

– Да… – замялся Колганов, – но в нем есть что-то такое, что при встрече с ним делается жутко! Господин Гродецкий чувствует, что вы, Яков Андреевич, его подозреваете, – добавил он.

– С чего вы взяли, что я его подозреваю? – осведомился я.

– Не знаю, – пожал плечами Иван Парфенович, – что то подсказывает мне, что вы выслеживаете Гродецкого…

– Неужели это настолько заметно? – расстроился я.

– По крайней мере, для меня, – ответил Колганов. – С паном Станиславом у меня личные счеты, – добавил он. – К тому же он как-то странно себя ведет. Мне кажется, что поляк что-то скрывает…

– Вы очень наблюдательны, – заметил я.

Когда Колганов ушел, я уселся за стол и задумался. Мне совсем не понравилось, что Иван Парфенович обо всем догадался. У меня не оставалось сомнений, что и сам Гродецкий прекрасно понимает, что я подозреваю его. А это делало наше совместное пребывание с ним в усадьбе опасным.

Особенно я переживал за Миру, которая в последнее время вела себя совершенно безрассудно.

Я достал свою бархатную тетрадь и обмакнул в чернила перо.

Мысли и чувства переполняли меня. Мне хотелось, наконец-то, излить свою душу, и я доверил роль исповедника бристольской бумаге, уповая на то, что никто никогда не обнаружит мою тетрадь…

VIII

C Мирой мы встретились в мраморной зале за ужином. Индианка сияла от счастья, по ее лицу было видно, что она за нас с Кинрю сильно переволновалась. Я мысленно укорил себя за то, что так и не нашел времени до сих пор навестить ее.

Мы сидели с ней совсем рядом, и я не смог удержаться, что бы не сжать ее руку в своих ладонях.

В этот момент Никита Дмитриевич Сысоев поднялся из-за стола и постучал краем вилки по своему бокалу.

– Господа, – проговорил он торжественно, – у меня есть для вас одно радостное сообщение, – глаза его ликующе поблескивали в теплющемся свете свечей.