Рождественский подарок

— Он был так недоволен, когда ты сказала ему, что ждешь ребенка. Не стоит к нему переезжать только потому, что он одряхлел и не может сам о себе позаботиться.

Дот улыбнулась. Отец был бодрым старичком, сложно было даже представить себе более самостоятельного и самодостаточного человека. Они не будут мешать друг другу. Дот переедет вниз, на первый этаж Там она сможет даже давать уроки игры на фортепиано: ученики не потревожат отца, он их не услышит, и входить они будут через отдельный вход.

— Ты слишком много о нем думаешь, — ворчала Дара. — Помяни мое слово, из этого не выйдет ничего хорошего.

Но все шло отлично. Они прожили бок о бок много лет. Дедушка вел активный образ жизни: все время заседания каких-то комитетов, встречи с друзьями и маленькие выходы в свет.

Время шло незаметно. Дара появлялась и исчезала из их жизни. Смеялась, приводила с собой друзей, много друзей. Но мужчины, единственного друга, который пришел бы и остался рядом с ней, все не было. Замуж она не собиралась. А Дот так мечтала о внуках. Ей хотелось, чтобы ее симпатичная темноволосая дочь встретила любимого человека и создала семью. Ведь годы летят, а Дара не молодеет. Впрочем, напоминала себе беспокойная мать, дочка сама знает, сколько ей лет, и вряд ли ее порадует, если кто-то станет указывать ей на это.

Поэтому Дот старалась быть всегда веселой. Она интересовалась новыми друзьями дочери, ее новыми планами, начинаниями, хобби и успехами в работе. Дара, молодая женщина с маленькими темными глазами, радость и свет в окошке для матери, по-видимому, была акулой финансового рынка. Она выносила суждения о том, что происходит на биржах Токио и Нью-Йорка, с той же легкостью, с какой ее родители рассуждали раньше о музыкальных экзаменах своих учеников, а дед — о делах приходского комитета.

Как же они с Мартином трудились, чтобы у их единственной дочери было все самое лучшее, со вздохом вспоминала Дот. И она, и муж специально ездили за много километров в школу, где хорошо платили, — добирались долго, на двух автобусах, в дождь и снег. Они брались учить бездарных детей в угоду их амбициозным родителям, вбивали в них гаммы и пьесы — безрадостное занятие, длившееся часами. В семье никогда не было машины, даже когда они уже могли себе это позволить. Нет, пусть лучше у них будут сбережения на всякий случай. Вдруг Дара захочет получить степень магистра в Америке, тогда эти деньги могут понадобиться.

Родители Дары никогда не жалели о том, что жили именно так. Мартин и Дот не могли нарадоваться на свою дочь. Они простили деду то, что он продолжал покачивать головой: дескать, его жизнь и жизнь Дот пошла наперекосяк. Он продолжал думать, что семейные ценности поруганы и они все покрыли себя несмываемым позором. Таким уж он был, таким было его поколение, говорили они друг другу. Этот человек помнил времена Пасхального восстания[30], еще до того, как Ирландия получила независимость. Стоило ли ждать, что он поймет современных людей?

В Рождество Дот всегда радовалась, что между ними не было холодка: они по-прежнему близки и привязаны друг к другу. С этими мыслями она взялась украшать старый дом, как делала это всегда, сколько себя помнила.

Дот надевала высокие сапоги и шла по мокрой дорожке вдоль ограды сада, срывая длинные плети плюща. Каждый раз она хитро завязывала широкую красную ленту и развешивала везде крупные банты. Когда был жив Мартин, они привозили сюда много рождественских открыток, чтобы дом выглядел более празднично. Дот вспоминала праздники, когда Мартин разрезал индейку, перед ее мысленным взором прошли чередой двадцать таких рождественских дней и еще вереница других — тех, что были до замужества или после смерти Мартина. Все они сложились в единую картину — все те же красные ленты, тот же плющ. Менялось только лицо Дары, она росла, взрослела, теперь уже даже была зрелой. В прошлом году она казалась какой-то задерганной и усталой, но убеждала мать, что здорова и счастлива. Дот понимала, что не следует совать нос в дела дочери. Она не осмеливалась давать ей советы. Да и что может посоветовать женщина средних лет, учительница игры на фортепиано, яркой и уверенной в себе восходящей звезде финансового рынка?

Отец Дот для довершения картины притащил в гостиную вялую, давно всеми забытую пальму в горшке. Вид у нее был далеко не свежий, но ему она нравилась.

— Я подумал, может, это сгодится. — У него появились какие-то новые интонации в голосе. И в то же время он был верен себе — никаких сомнений в собственной правоте. Его убеждения непоколебимы, включая и то, что растения нужно ставить в темное место.

— Да, здорово, я сейчас украшу ее лентой, — сказала Дот.