Рождественский романс

Очень Рита удивилась, когда Витек рядом прошел, подумала: привиделось. Ей захотелось отвернуться, сделать вид, что она его не знает, застеснялась она Витька перед Гансовой родней. Но от этого ей стало еще хуже, и она храбро посмотрела Витьку прямо в лицо. Но тот из прохода исчез, а вместо этого хорошо известного Витька посередине храма шел негр, кроссовки откидывал вразвалочку. Да так, что несмотря на сдержанный гул, их удары очень ярко отдавались в готических сводах. Куртка расстегнута, из-под нее оранжевая рубашка сияет. Ганс, посмотрев на этого негра, не сдержался, даже крякнул. Элегантные женщины двигались ближе к скамейкам, чтобы дать негру пройти. Свободных мест уже не было, одна дама прижалась к самому боку Ганса, сидевшего с краю, сняла перчатки, положила их вместе с сумкой перед носом Ганса и начала сморкаться. Рита испугалась, хотела место уступить, но Ганс ее жестом остановил: все нормально, сиди, мол. И служба началась.

Рита знала, что разбирать слова ей будет не трудно, потому что она, как все русские немцы, говорила на старонемецком языке - живом раритете, который они, немцы, бережно сохранили в России со времен первых колонистов. Но Гансу и его родне этот язык не нравился: много слов незнакомых - как будто заговорил персонаж из древней сказки. Вот если бы сказка про Гарри Поттера...

Зазвучали трубы органа. Огромные, летящие звуки наполнили весь храм, музыка, которую Ганс любил, и он вновь почувствовал то, чему не умел найти слова всякий раз, когда сила музыки переплеталась с величиной открывающегося перед ним праздника Рождества Христова. Все хлопоты предпраздничных недель и радости последних дней оставили его, даже новый, любимый Мерседес, и Ганс почувствовал огромную радость, наполненность горячим, сердечным чувством, приятие всего вокруг: людей с их поступками, событий, нарушавших точное течение жизни, как, например, недостроенная дорога, смеющиеся турки в кафе, негр в готическом храме или Ритин акцент... Тепло вошло в Гансово сердце, он простил всех, и от этой новой любви слезы побежали по его щекам, открывая и наполняя душу счастьем понимания себя как нового и лучшего... И пожилая дама, стоящая рядом с Гансом, тоже плакала, но Ганс уже совсем не замечал ее тяжелого навалившегося бока. Тихо сморкалась в платок его мама, отец и Герхард вытирали глаза, и какая-то бабушка, замыкавшая их ряд, как второй опознавательный столбик, прижавшись к боку Герхарда, доставала одну салфетку за другой. Гансу казалось, что это Рождество, как никакое другое, очистило его сердце, примирило его со всеми тревогами, открывая перед ним обновленную жизнь, в которой все люди и он совершат только предначертанное любви и правде... Это сильное чувство не отпускало Ганса, когда на исходе службы стоявшие рядом пожали друг другу руки, когда он отвел в машину и усадил маму и бабушку, пожелав им счастья, и медленно повез Риту домой по заснеженным улицам, наслаждаясь сразу глубиной пережитого чувства, плавным, крейсерским ходом огромного автомобиля и любовью к своей жене.

Ганс не спеша поставил машину во дворе, выключил огни, запер ее и нежно поцеловал нагретый капот, как теплые губы. Прошептал Рите: "Сокровище мое..." и понес ее, счастливую, домой.

Утром Ганс, влюбленный домовой, обошел все квартиры и подарил каждому жильцу открытку, а детей одарил конфетами. Один поляк полез обниматься, и Ганс слегка прижал его к своей груди. "Надо библейскую заповедь переписать, - смеялся поляк, - если тебе дали для поцелуя левую щеку - подставь правую!" Весь дом был счастлив, но Ганс, наверное, больше всех. Вместе с Ритой и рождественской желтой машиной он благодатно плыл в этих праздничных днях. Почти каждый день до Нового Года родственники звали их на обеды, Ганс пил, танцевал, даже помогал снять домашний фильм с шутками, чтобы послать его на телевидение, может выйдет премию получить. До Нового Года оставался один день...