Рождество под кипарисами

Оставшись одна, Тамо сразу взялась за дело. Она смешала какие-то растения, тщательно отмерив количество каждого из них, и залила их крутым кипятком. Под изумленным взглядом Аиши хорошо перемешала пахучую массу и пояснила: «Надо прогнать злых духов». Она раздела Матильду, которая никак не реагировала, и обмазала густой смесью все ее большое, ослепительно-белое тело. Она могла бы испытать злорадное удовольствие оттого, что хозяйка оказалась полностью в ее власти. Она могла бы отомстить этой суровой высокомерной христианке, обращавшейся с ней как с дикаркой, говорившей, что она грязная, как тараканы, которые копошатся вокруг глиняных кувшинов с оливковым маслом. Но Тамо, выплакавшись за ночь в одиночестве, у себя в комнатушке, теперь усердно растирала бедра своей хозяйки, клала ладони ей на виски и искренне молилась за нее изо всех сил. Прошел час, и Матильда успокоилась. Ее подбородок расслабился, она перестала скрипеть зубами. Сидя у стены с зелеными от снадобья пальцами, Тамо неустанно повторяла жалобную молитву, и Аиша угадывала интонацию по ее губам.

Когда приехал врач, он обнаружил, что Матильда лежит наполовину голая, а ее тело обмазано какой-то зеленоватой смесью, запах которой чувствовался даже в коридоре. Тамо сидела у изголовья больной и как только заметила входящих мужчин, накинула простыню на живот Матильды и вышла из комнаты, опустив голову.

– Это арабка сделала? – осведомился врач, указывая пальцем в сторону кровати. Зеленая паста запачкала простыни, подушки, покрывало, она стекла на ковер, купленный Матильдой сразу после приезда в Мекнес – она очень им дорожила. Следы от пальцев Тамо остались на стенах, на ночном столике, и комната напоминала полотно опустившегося художника, перепутавшего депрессию с талантом. Врач шевельнул бровями и закрыл глаза на минуту-другую, показавшиеся Амину бесконечными. Он-то рассчитывал, что доктор сразу же кинется к больной, тут же поставит диагноз, пропишет лечение. Вместо этого он ходил кругами около кровати, поправлял уголок одеяла, перекладывал на место книгу, совершал ненужные, бессмысленные действия.

Наконец он снял куртку, аккуратно сложил ее и повесил на спинку стула. При этом он бросал на Амина короткие колючие взгляды, как будто желал дать ему урок. Только после этого доктор наклонился над кроватью и просунул руку под одеяло, чтобы прослушать больную, и как будто внезапно вспомнив, что у него за спиной стоит человек и наблюдает за ним, повернулся к Амину:

– Оставь нас.

Амин послушно вышел.

– Мадам Бельхадж, вы слышите меня? Как вы себя чувствуете?

Матильда повернула к нему свое изможденное, осунувшееся лицо. Ей стоило труда не закрывать свои прекрасные зеленые глаза, казалось, она сбита с толку, как ребенок, который просыпается в незнакомом месте. Врач решил, что сейчас она расплачется и попросит о помощи. У него сжалось сердце при виде этой высокой белокурой женщины. Женщины, которая была бы очаровательна, если бы хоть немного позаботилась об этом, если бы ей представился случай показать свое воспитание. Ее ступни потрескались от сухости и загрубели, ногти отросли и уплотнились. Он взял Матильду за руку и, стараясь не испачкаться в травяной массе, проверил пульс, а затем, сунув руку под одеяло, пощупал живот.

– Откройте рот и скажите «ааа», – велел он. Матильда повиновалась. – Это приступ малярии. Частое явление в этих краях.

Он придвинул стул к маленькому письменному столу Матильды и полюбовался гравюрами дядюшки Анси[15], изображающими его родной Кольмар в 1910-е годы, потом заметил книгу, посвященную истории Мекнеса. На столе валялся листок дешевой бумаги для писем, рядом – черновики с перечеркнутыми строчками. Доктор достал из кожаной сумки бланк рецепта и выписал лекарство. Открыл дверь и поискал взглядом мужа. В коридоре стояла только тощая лохматая девочка. Она опиралась о стену и держала в руке куклу, всю в пятнах. Пришел Амин, и врач протянул ему рецепт:

– Поезжай в аптеку и привези вот это.

– Что с ней, доктор? Ей уже лучше?

Врач, кажется, рассердился:

– Поторапливайся.

Доктор закрыл за собой дверь в спальню и уселся у изголовья больной. Ему показалось, что он должен ее защищать, и не от болезни, а от той ситуации, в которой она оказалась. Сидя рядом с этой обнаженной, обессиленной женщиной, он представил себе ее близость с этим страстным арабом. Представить было несложно, особенно потому, что он видел в коридоре отвратительный плод их союза, и ему сделалось тошно: все в нем восставало против этого. Конечно, он знал, что мир изменился, что война опрокинула все правила, все законы, как будто людей поместили в банку и взболтали, и при этом соединились тела, которые, по его убеждению, не должны были соприкасаться, ибо это выходило за рамки приличий. Эта женщина спала в объятиях волосатого араба, деревенщины, обладавшего и повелевавшего ею. Это было несправедливо, противоречило порядку вещей, подобные любовные истории создают хаос и приносят несчастье. Полукровки – предвестники конца света.