Рождённый в сражениях...

Отдышавшись от горячки боя и дав команду закрепиться на обратных скатах высоты до подхода пехоты и артиллерии, Новиков с интересом рассматривал первых пленных. Одетые в плохенькие короткие шинели (или длинные куртки?), дрожавшие на холодном ветру, испуганно сбившиеся в кучку они производили довольно жалкое впечатление. На взмыленном коне прискакал вестовой от комбрига.

— Приказано не останавливаясь обойти Чжалайкор с юга и обеспечить действие стрелковых частей. Выступайте, как только подойдет артиллерийский дивизион. Не дожидаясь основных частей дивизии.

Снова на конях, снова под копыта ложится уже промерзшая до звона земля. Не успели отойти от железной дороги на несколько километров, как услыхали за спиной нарастающий шум боя и разрывы снарядов. Раздался протяжный гудок паровоза, и все стихло. Хуже нет, чем неизвестность. Но есть приказ и его надо выполнять. Широко разослав в стороны передовые дозоры, стремительно двигались вперед, по большой дуге обходя с тыла позиции китайского гарнизона. К оборонительным позициям китайцев вышли уже вечером. Командир полка, старый рубака с опытом еще первой мировой, майор Кириченко, прекрасно представлял себе, что такое ночевка зимой в степи. Поэтому, несмотря на явное численное превосходство китайцев, дал приказ наступать. Батарея трехдюймовок открыла беглый огонь по позициям, снося жиденькие проволочные и кольевые заграждения и стараясь подавить возможные пулеметные гнезда. Всего несколько минут жиденькой артподготовки и…

— Вперед! За Родину!

Скрывавшиеся до этого в неглубокой балке, эскадроны стремительно рвались в сторону видневшихся среди дымящих воронок окопов.

— Даешь!!! Ура-а-а!!!

Земля стремительно мелькала под копытами коней. Окопы все ближе. Вдруг ожил один пулемет, за ним другой. Покатились бесформенными комьями с пронзительным предсмертным стоном-ржанием кони и их лихие наездники. Но назад нельзя! Отступать под огнем пулеметов по голой, практически лишенных естественных укрытий равнине — верная смерть. Значит вперед! Рты перекошены. Вместо — Ура, нечеловеческий страшный крик — А-а-а! Вот уже вот он — бруствер окопа. Мелькнули, в первый и последний раз в жизни, ставшие круглыми от смертного страха глаза китайского офицера. Шашка со свистом рассекла воздух и то, что было между глаз. На позициях пулеметчиков одна за другой взорвались несколько ручных гранат. Еще несколько секунд, несколько отчаянных ударов сердца, несколько взмахов отливавшей красным шашки. Все… Тишина… Как говорят на Кавказе: «Кто бежал — бежал. Кто убит — убит». Позиция наша. Страшная усталость навалилась на плечи. Во рту пересохло. Язык казался чужим жестким и колючим. Гортань с трудом пропускала слова.

— Взвод! Ко мне!

Собрались. Потери оказались не такими уж и большими. Десять — пятнадцать человек из эскадрона. Могло быть намного хуже. Не ждали узкоглазые. Молодец майор. Оглядев измученных дневным переходом и скоротечным, но страшным боем бойцов, Новиков указал позиции, на которых надо закрепиться. Отдал все необходимые в таких случаях распоряжения. Послал бойцов проверить поле, через которое только что наступали — может кто живой. Похлопал по крутой шее Кучума.

— Устраивайтесь потеплее. Я к комэску.

Комэск Ильманов расположился в просторной, видимо офицерской землянке. После наступившей ночной темноты особенно ярко светила керосиновая лампа. За переносной ширмой, разукрашенной драконами и иероглифами, виднелась шикарная, совсем не походная кровать. Комэск сидел за столом на низеньком стульчике, неудобно подогнув длинные ноги. Писал донесение.

— А, Новиков. Проходи, присаживайся. Сейчас подойдут остальные. Правда, Емельченко уже не подойдет. Срезал его пулеметчик.

Комэск говорил, не поднимая глаз от листка. Глаза у него были красные. На покрытом пылью лице, темными пятнышками засохшие капельки крови. «Наверное, и я выгляжу не лучше» — подумал Новиков.

— Командир у тебя умыться негде?

— Посмотри за ширмой.

Наскоро ополоснувшись из висевшего на стене медного умывальника и безнадежно испортив красивое полотенце Новиков, не спросив разрешения, тоже присел за стол, благо стульчиков было несколько.

— Николай Максимович, потери уточнил?

— Так точно. Двое убитых. Пятеро раненых. Все легко.

— Ты у нас везунчик. У остальных потери больше.

В это время подошли и остальные. Такие же пыльные и измученные. Ильманов, наконец, оторвался от своих бумаг.

— Проходите, товарищи, присаживайтесь.

Когда стихли невольная возня и шум, молча, снял с ремня алюминиевую фляжку и также молча, разлил её содержимое по чашкам тонкого китайского фарфора. По землянке поплыл запах спирта.

— Разбирайте.

Взяв свою чашку, комэск встал, свободной рукой оправил гимнастерку.

— За победу. За Родину. За тех, кто отдал за них свою жизнь.

Все встали и в один глоток выпили. Спирт обжог пересохшее горло, пробил невольную слезу, и теплой волной растекся по телу.

— Теперь к делу.