Рожок и платочек

На кладбище стояла стужа, могилу в срок не приготовили, труженики заступа требовали водки и приплаты — получили их, потому что Агафья Васильевна отписала им хорошие деньги. Как в воду глядела, отмечали соседи на поминках, и здесь угадала, что будет такая проблема. На поминках в основном говорили об ее уме и простоте ее жизни. Странно, но, воспользовавшись таким поводом, люди пробыли в осиротевшем доме лишнее время и разошлись неохотно. Они впервые сидели все вместе за одним столом, и оказалось, что они друг другу не противны. Это робкое чувство локтя заставляло их думать об Агафье с неясной (пусть забытой вскоре) благодарностью, несмотря на то, что все эти хлопоты о чужом человеке, когда о себе-то позаботиться некогда, поначалу им досаждали до остервенения.

Хромая нянечка из больницы, принявшая, неожиданно для себя, большое участие в этой истории, слушала похвалы умершей с таким видом, словно они были адресованы ей самой, и говорила, что бабушка проявила замечательную выдержку, силу духа, не роптала и уронила слезу лишь после того, как умерла. «Закрыла глаза, дыхание остановилось, пульс пропал, побелела — и вижу: по скулам пробежало по капельке». Это обсуждалось не раз, хотя здесь нянечке не поверили.

А в понедельник новая почтальонка принесла письмо от Ляльки и отдала его Христолюбовым. Три месяца трудилась над ним внучка и все не могла отправить (из-за маленького письмеца, приложенного к главному), конверт был пухлый и весил, как бандероль. «Село Высокий Яр, ул. Профсоюзная, д. 8». К Ляльке полетела срочная телеграмма. И на нее были отложены деньги, истраченные, как вышло, последними, а не первыми, как значилось в списке расходов.

Лялька приехала во вторник вечером. По распухшему лицу было видно, что она выплакалась в поезде. Наскоро обошла соседей, выслушала все, что ей сказали, почти не задавая вопросов, кивая после каждого слова слишком часто, чтобы понимать услышанное как следует. Старушка Артемьева предложила ей: хочешь, приду к тебе ночевать, вдруг тебе страшно или плохо будет? Лялька отказалась: спасибо, не нужно. Ушла домой. Свет горел в доме считанные минуты.

Через час мимо дома прошел дальний сосед, младший из братьев Камневых, Виталий. Ему было 26 лет, он работал мастером на ДСК; высокий, сутуловатый парень. Оба его старших брата, Геннадий и Анатолий, заслуженно считались опасными шанхайскими идиотами, но он, несмотря на холостячество, большую физическую силу и бездну свободного времени, не гулял, читал кое-какие книги, а если не читалось — «тупо», по мнению братьев, подкидывал гирю. Эти подробности могут иметь значение.

Этот Камнев прошел мимо дома намеренно, он был влюблен в Ольгу (то есть в Ляльку), поэтому шел не спеша — плелся, вглядываясь в темные окна. Он любил ее издалека, стесняясь, непоследовательно, она ничего об его чувствах не знала и едва замечала его самого, они не здоровались. Но он относился к ней настолько по-доброму, тепло, что, когда в доме номер 14 стал появляться маленький студентик, младший ее годами, Виталию не пришло в голову сделать студентику что-нибудь плохое, помять его и отвадить от Ольги. Другое, у него однажды мелькнула мысль химерического свойства: кто-нибудь, пусть даже брат Геннадий, нападает на этого мальчишку, а он, Виталик, защищает его, причем делает это исчерпывающе-убедительно… и так далее. Очень оригинально.

От улицы до дома — метра три-четыре, но месяц светил ярко, выхватывая из тьмы цветочные горшки на подоконниках. Поравнявшись с последним окном, Виталий запнулся: над цветками размытым дымным овалом висело Ольгино лицо. И тут же утонуло во мраке, а на его месте вспыхнул, как маячок, настойчивый красный огонек. Поэтому Виталий дважды, не в очередь, судорожно втянул иглистый воздух. И то, что называют сердцем и душой, дважды напомнило ему о себе. Какая печаль такая печаль!

Он поступил, как выяснилось, правильно. Решение могло быть единственное, достойное человека, прожившего тысячу лет. Виталий осторожно снял шапку и, не клоня головы, не глядя в окно, пошел дальше, домой, стараясь не ускорять шаг, идти спокойно и прямо. Это было, и этого не было. Полный сострадания и любви (а как еще об этом скажешь?), он думал о том, что это страдальческое курение безусловно некурящей Оли договаривает о ней все то самое высокое и чистое, чего он еще не мог знать, но что мечтательно в ней предполагал.

Он не спал до утра, даже не вздремнул, даже не закрывал глаз. На работе он был, как никогда, решителен и дерзок и, как никогда, бестолков. Начальник цеха не любил его за высшее образование и некоторый необоснованный апломб, но обычно воздерживался от критики, побаиваясь его силы и вспыльчивости. Сегодня он в отчаянии сказал Виталию много ужасных слов. А тот отряхивался от них небрежно и несамолюбиво. Когда Камнев вернулся домой, праздничный, готовый умереть за любовь, он узнал, что Оля уехала в свой Высокий Яр.