Розмысл царя Иоанна Грозного

— Кой грезится! Ты поглазей, колико пораскинуто в небе золотого горошку.

Клаша укоризненно покачала головой и незло пожурила:

— Охальник ты!

Над вздремнувшим ручьём мирным стадом овец клубился туман. Из-за леса, шурша примятой травой, подкрадывался влажно вздыхающий ветер.

— В избу пора, — поёжилась от сырости девушка.

Васька неохотно поднялся.

— Пошёл бы яз в лес, да николи не обернулся сюда. Она ласково прижалась к нему.

— Аль попригожей место сыскал?

— И сыщем! Неужто с тобой доли не сыщем?

И, снова усевшись, Выводков спрятал голову у неё на груди.

— Возьмём мы с тобою на Волгу путь. Слыхивал яз, живут там холопи при полной волюшке да веселье.

Клаша перебирала длинными тонкими пальцами, пропахнувшими землёй и свежей зеленью, его шершавые кудри и о чём-то мечтала.

— Чуешь, девонька?

— Чую, Васёк… Токмо… с отцом како быть?… За нас с тобой забьёт князь отца-то.

Васька присвистнул.

— Како, выходит, ни кружи, а дале курганов-то этих нету нам, холопям, дороги. Неуверенно, точно рассуждая вслух с самой собой, Клаша предложила вполголоса:

— Нешто прикинуть отца подсуседником к твоим старикам?

Губы Васьки передёрнулись горькой усмешкой.

— Были старики, да все вышли…

— Померли?

— Мать померла, а отец…

Он махнул рукой.

— Да чего тут и сказывать!..

Но сейчас же горячо зашептал:

— Живали мы под Муромом — городом. А пожгли нас татары, — отец, с нужды, закабалил сестрёнку мою за сыном боярским Колядою. Ну, после того подался со мной в будный стан отец смолу варить да лубья драть. Токмо не вышло: перехватил нас отказчик боярской. А прослышал тот отказчик, что не охочи мы в кабалу идти, а и наказал холопям вязать нас. Тут и грех недалече. Отстоял яз свою волю оскордом. Почитан, от головы отказчиковой и следу-то не осталось.

Клаша передёрнулась от скользнувшего по душе острого холодка.

— Тако и загубил человека?

— Загубишь, коли тебя, яко волка, норовят закапканить. — Он встал и строго уставился в небо. — Негожий обычай спослал Господь кабалою людишек кабалить.

Не помня себя от ужаса и возмущения, девушка истово перекрестилась.

— Не вмени ему, Господи Сусе… Не вмени ему в грех!

Резким взмахом руки Выводков отстранил её от себя.

— Нету тут греха перед Господом! Не хулу возвожу, а печалуюсь! Поглазел бы он, показал бы нам милость, на холопей своих!

Из груди рвались полные горького возмущения слова. Он не слушал умолявшую его остановиться девушку и ожесточённо кричал в далёкое звёздное небо, выкладывая немой пустоте всё накипевшее горе.

По дороге поползли какие-то странные тени. Клаша зорко вгляделась во мглу.

— Гомонят… — шепнула она испуганно и припала к меже.

Рубленник взялся за оскорд.

— Никак, тятенькин голос? — удивлённо пожала плечами девушка.

— Не подходи! — замахнулся староста.

Старик попятился в сторону.

— Онисим яз. Аль не признал? — И, поддразнивающе:-Милуетесь, голубки? А яз упрел вас, охальников, сдожидаючись. — Он подошёл ближе. — Людишки наши в посад задумали путь держать, для прокорма, а вы тут челомканьем кормитесь.

Васька заторопился.

— Коль идти, — и мы не отстанем.

Губы старика коснулись уха холопя.

— Отказчик, сказывают, веневской тут бродит. Пытает, не охоч ли кой пойти в кабалу к вотчиннику Михаилу.

Охваченный неожиданным сомнением, рубленник судорожно стиснул в руке оскорд.

— Ужо не Клашу ли ты затеял продать?

Старик зло окрысился.

— Пораскинь-ко умишком, соколик. Хлеба-то второе лето нюхом не нюхали — раз; продавали допрежь зерно алтын за четверть, а ныне князь-бояре положили тринадцать алтын — два, выходит… — Он хлопнул себя по бёдрам и сплюнул. — Да чего тут и сказывать. Нешто счесть все недохватки холопьи?!

Выводков пронизывающе взглянул на девушку.

— За тобой, Клаша, молвь.

Она растерянно переминалась, не решаясь высказать своё мнение.

— А ежели отказчик тот девок ищет для опочивален боярских? — с присвистом процедил рубленник. — Ежели на погибель дочь отдаёшь?

Онисим перекрестился.

— Чему Богом положено быть, то и сбудется. — И с пришибленной покорностью покачал головой. — Да и не всё ли едино, где постелю стелить: в Веневе ли аль у князь Симеона.

— Замолкни!

И Васька упал в ноги Онисиму.

— Бога для потерпи. Дороблю хоромины — челом ударю боярину. Авось обойдётся, да отдаст он мне Клашеньку без греха…

Обливаясь слезами, Клаша припала к сухой руке отца.

— Перегодил бы, отец…

Онисим растроганно прижал к себе дочь.

— Пошто и не перегодить.

Выводков вскочил, сгрёб в объятья старика и трижды поцеловал его из щеки в щёку.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Лица Тешаты не было видно — оно обросло дремучею бородой. Клочья волос торчали во все стороны, точно утыканные репейником колючки бурьяна. Из чёрных провалов под мохом бровей мёртво проглядывали пустые зрачки. Под железными обручами, туго перехватившими шею и руки, копошились белые зёрна могильных червей. Перегнившие остатки потерявшей цвет епанчи обнажали перебитые рёбра и бурые язвы на волосатой груди. Узник был прикован к стене и мог двигать лишь головой и едва касающимися земли разбухшими колодами ног.