Розовая Гвиана

Мой отец работал на Крайнем Севере, на холодной реке Индигирке. Он был прорабом. Он строил поселки и в каждом письме присылал мне фотографии голых, обдутых ветром сопок, странных безрогих оленей, которые по-якутски назывались «таба», собачьих упряжек среди белых снегов и своих друзей, улыбающихся, обутых в громадные унты с отворотами, как у мушкетерских ботфортов.

Тетя Инна вынимала из конвертов фотографии, перебрасывала их мне через стол и фыркала:

— Фу! На, полюбуйся! Андрей мог выбрать хорошую специальность и стать интеллигентным человеком, но не захотел. И теперь болтается бог знает где, на краю света, куда добрый человек никогда не поедет. Наверное, сейчас кусает локти, да поздно. Жизнь не начнешь сначала. Сам виноват.

Отец смотрел на меня с фотографии и улыбался во весь рот, и зубы у него были белые-белые. Это оттого, что он жевал там лиственничную смолу, сваренную особым образом. Он мне писал, как ее варят. Но в наших местах лиственницы не росли, и мне приходилось чистить зубы простым порошком. Однажды он прислал мне большущий комок такой смолы. Она была розовая и пахла тайгой, но тетя Инна выбросила ее в уборную и сказала, что отцу тридцать пять лет, а по развитию он стоит разве только немного повыше меня и, наверное, до старости лет останется несолидным человеком.

Я обиделся. По-моему, отец был замечательным человеком. Он строил обогатительные фабрики и рабочие поселки. А тетя Инна работала счетоводом в больнице. Очень давно, еще молодой, она училась на медицинских курсах, но фельдшера из нее почему-то не получилось. Что-то в ее жизни произошло трагическое. И тогда она стала счетоводом. У нее всегда оставалось много энергии после дня, проведенного за канцелярским столом. Эту энергию она тратила на уборку своей комнаты. В комнату было страшно войти: там все сверкало. Оконные стекла были прозрачны, как воздух. В чайных ложечках вспыхивали электрические зайчики. Паркет лежал под ногами бездонным озером — тетя протирала его щеткой каждую минуту. Но даже после этого у нее оставалось еще много энергии. Тогда она принималась наводить порядок в жизни других людей. В первую очередь она принималась за меня.

А на окраине парка, недалеко от дальней танцплощадки, на большой травяной поляне, где мы по воскресеньям играли в футбол, рабочие вырыли четыре глубоких квадратных ямы. В ямы навалили булыжника и щебенки. Сверху все залили цементом. Эти ямы с камнями назывались фундаментом для опор. Цемент застывал, покрываясь молочной морщинистой пенкой. Мы трогали пенку пальцами. Никто из мальчишек нашего города еще ни разу в жизни не видел парашютной вышки. Но скоро место строительства обнесли деревянным забором, через который почти ничего нельзя было рассмотреть. Мы ходили вокруг забора и заглядывали в щели. Нам было обидно: почему все самое интересное люди всегда окружают заборами? Через узкие шершавые щели в сосновых досках виднелись кусочки строительства — бревна, железные трубы, сварочный аппарат, похожий на жестяной сундук на колесах, и спины рабочих. Чтобы увидеть больше, мы подсаживали друг друга и заглядывали через высокий верх забора. Нас ослепляли синие искры электрической сварки.

Вечером, когда рабочие расходились по домам, на строительстве оставался сторож с толстой палкой. Он неподвижно сидел на штабеле досок и курил. Красный глазок цигарки то вспыхивал, то погасал. Иногда сторож замечал над забором наши головы и молча грозил нам палкой.

Через несколько дней вышка поднялась над забором, а отец прислал мне огромное письмо в толстом коричневом конверте. Я не стал дожидаться тети Инны и распечатал конверт. Первыми выпали фотографии.

На одной — голое дерево с поднятыми вверх тонкими узловатыми руками. За деревом, позади, — острая трехгранная сопка, белая, похожая на огромный зуб. А кругом мороз. От одного взгляда на дерево с комьями снега на ветвях становится зябко. На обороте фото отец написал карандашом:

«Сопку зовут Илиадой. 1426 метров над уровнем моря. Недалеко от вершины вход в шахту. На сопку взбираешься целый час, а сверху — за одну минуту верхом на шуфельной лопате. Станешь ногами на совок лопаты, возьмешься руками за ручку, оттолкнешься — и только снег взовьется столбом. Красотища! Только держись, чтобы набок не свалиться, а то до самого низа — кубарем».

А на другой фотографии лежат на боку нарты, а возле нарт стоит низенький человек в шапке с ушами по пояс.

Глаза у человека веселые, раскосые, в руке длинная жердь — погонять оленей; называется хорей. А шапка называется треух. И зовут человека Петром. Петр Габышев. Так написано на обороте. И еще вот что написано: