Снова раздался звонок. Она долго смотрела на телефонную трубку. Подумала — это опять он, может быть, передумал, понял наконец, что все это глупость, горячечный бред, что нет и не может быть ничего между ними. Все понял и все решил за нее. Подняла трубку и на самом деле услышала его голос:
— Маша, вы же мне адреса не сказали.
Он появился спустя минут двадцать. Позвонил в дверь, она вздрогнула. «Ну не может же он в самом деле пройти сквозь стену», — успокоила себя по дороге, открыла, увидела его глаза.
— Привет, — сказал он, не переступая порога.
Она увидела большой пакет в его руках, из него выглядывало одетое в фольгу горлышко шампанского, виднелись оранжевые шары апельсинов, источая любимый с детства запах.
— Привет, — ответила она, — проходи.
Он переступил порог, поставил пакет на пол, наклонился, принялся развязывать шнурки на ботинках. Она все смотрела на него, пытаясь уловить хотя бы одну знакомую черту в его движениях. Ничего не было — абсолютно чужой человек, продолжал оставаться чужим, пока не поднял глаза, и так все время. Это ощущение сводило ее с ума, никак не хотело покориться примитивному сознанию, все требовало от нее настойчиво какого-то шестого, или седьмого, или бог знает какого по счету чувства, которое смогло бы примирить ее с двойственностью этого образа.
Она провела его за собой в комнату. Он выложил на столик между креслами апельсины, шампанское, коробку шоколадных конфет.
— Ты любишь шампанское?
— Люблю, — ответила она и поставила на стол два фужера.
— Ну вот, — улыбнулся он, — теперь я хоть что-то про тебя знаю. Но мне этого мало. Расскажи еще что-нибудь.
«Не о погоде же», — промелькнула мысль. Она опустилась в кресло и принялась рассказывать, изредка поднимая глаза и снова опуская. Взгляд плавал — в бокале с искрящимся шампанским, скользил — по оранжевым долькам апельсинов, прыгал — с полки на полку, везде пыль, которую так и не вытерла. Снова поднимала глаза — глоток воздуха, и снова взгляд убегал, а она задыхалась, но терпела до последнего, когда без воздуха уже было совсем невмоготу — снова смотрела в его глаза и продолжала рассказывать. Ни о чем — о себе:
— Я здесь родилась. В этой квартире на Большой Садовой. «Скорую» вызвал отец, а они задержались, как обычно. А я торопилась. Пришлось прямо здесь роды принимать. Мы здесь долго жили, а потом в центр города переехали. С мамой. А отец остался.
— Разошлись родители?
— Да, разошлись. Мама сразу замуж вышла, через месяц, а отец умер через полгода от сердечного приступа.
— Ты его очень любила, своего отца?
— Да, я его очень любила. С ним всегда было интересно. Он был такой, знаешь… Шутил все время. Понимал все. Иногда приду из школы домой расстроенная, мама пристает — что случилось, расскажи да расскажи. А он говорил ей: «Оставь ее, Вера. У нее просто грустные хромосомы, и ничего ты с этим не поделаешь». Смеялся, и мне сразу легче становилось. Он генетикой занимался.
— Сколько же тебе лет было, когда…
— Одиннадцать. Я с ним хотела остаться, с отцом. Только он меня сам попросил, чтобы я за мамой смотрела. И берегла ее. Вот мне и пришлось жить с ними. С мамой и отчимом. А на отца я тогда обиделась — мне казалось, что он от меня отказался. Бросил. Потом только поняла.
— В таком возрасте очень остро…
— Очень остро. Ты даже не представляешь, насколько остро. Я два раза из дома убегала, бродяжничала, в подвалах на подстилках каких-то ночевала, потом меня милиция домой приводила. Один раз таблеток наглоталась, нитроглицерина. Мне тогда четырнадцать было. Еле откачали. Я однажды отчима случайно дома застукала… с женщиной. Вот и наглоталась тех таблеток. А матери ничего не сказала.
— А потом?
— Тебе правда интересно?
— Правда.
— Сергей, отчим мой то есть, он человек очень влиятельный и богатый. В администрации еще тогда важный пост занимал, а теперь… Да ты слышал его фамилию — Бирюков.
— Бирюков?! Ты хочешь сказать, что Сергей Бирюков — твой… Ничего себе! Бывает же такое!
— Бывает, наверное.