Розовое гетто

Но за этим-то я и приехала. Чтобы извиниться перед ней. Внезапно я поняла, что обязана извиниться перед Мюриэль — Мелиссой. К сожалению, она не собиралась предоставить мне такую возможность. Не желала признаться, даже теперь, что она и есть Мелисса Макинтош. Как я могла извиниться перед сумасшедшей женщиной, которая не хотела признаваться, что именно она написала отвергнутую мной рукопись?

— Ты прочитала мое письмо? — спросила я.

— Мелисса показала.

Ага. Неужто это клинический случай раздвоения личности, как у Салли Филд в «Сибил» [82]? Я решила говорить с ней об этом, пока не наступит озарение и две личности не сольются в одну [83]. (Выражаясь птичьим языком психиатров, я взяла бы ее Салли Филд и превратила бы в ее Джадда Хирша [84]из «Обыкновенных людей».)

— И что ты думаешь о письме?

Она покрутила перламутровую пуговичку жакета, словно обдумывая ответ.

— Очень уж оно резкое.

Вот! Пусть покритикует меня.

— Мне следовало выбирать выражения, — согласилась я.

— Тон грубый, — добавила она.

— Об этом остается только сожалеть.

— Я печатала отказные письма Мэри Джо, когда ее помощница попала в больницу с аппендицитом, и Мэри Джо никогда не позволяла себе такого грубого тона.

Оказывается, я более злая, чем Мэри Джо. Однако. Меня пороли. И я, если на то пошло, была не против.

— Я очень сожалею.

Губы ее дрогнули.

— Ты не должна извиняться передо мной, Ребекка. Письмо получила Мелисса.

— Мелисса. Точно.

— Ты хотела узнать мое мнение об этом письме, и я его высказала.

— Знаю. — Я выдержала паузу. — Дело в том, что я думала об этом письме с тех пор, как написала его, и меня мучила совесть. Иногда понимаешь, что не следовало делать того, что сделала.

— Ну, теперь уже поздно говорить об этом. Мелисса прочитала письмо и расстроилась.

Я решила сменить тактику.

— Будь Мелисса моей знакомой, знаешь, что бы я сделала?

— Что?

— Села бы рядом с ней и сказала, что письмо написано в спешке. В нем ни одного ободряющего слова, которого она, несомненно, заслуживает. Ты знаешь, это огромное достижение — написать книгу.

На лице Мюриэль читалось сомнение.

— Даже плохую?

— Эта книга не плохая. Ей недостает профессионализма. Сюжет проседает. Но если добавить драйва, усилить событийный ряд, с интересными персонажами…

Мюриэль склонила голову.

— Так тебе не понравились и персонажи?

Я захлопнула рот. Черт! Сглотнула слюну.

— Герои как раз симпатичные. Это лучшее, что есть в книге. Но… ты понимаешь, если вставить Скарлетт и Ретта в «Щенка Паппи», книга все равно останется «Щенком Паппи».

Мюриэль сдвинула брови, явно не понимая, о чем я толкую, и я не могла ее в этом винить. Внезапно как бы вновь оказалась на конференции в Портленде, пытаясь объяснить писателям, как писать книгу. И даже начала потеть, как в Портленде.

— Я вот о чем. Мне бы хотелось сесть рядом с Мелиссой, выпить по чашечке кофе, рассказать ей о том, что понравилось в «Ранчере и леди». Я бы хотела подбодрить ее, что в письме сделать трудно. Обсудить с ней идеи для будущих проектов.

Мюриэль просияла.

— Правда?

Я кивнула.

— Знаешь, устроить встречу с Мелиссой очень даже возможно.

«Да, кто бы спорил».

Мы посидели еще какое-то время, пытаясь поддерживать разговор (коснулись даже прогноза погоды), но через пять минут стало ясно, что мне пора уходить. Я встала.

— Спасибо, что навестила меня, Ребекка. — Мюриэль замялась. А потом выпалила: — Насчет встречи с Мелиссой ты говорила серьезно?

— Естественно!

Уходя, я, как и принято в больницах, высказала надежду, что ей скоро станет лучше.

— Мне уже хорошо, — заявила Мюриэль. — Я совершенно здорова.

По коридору я шла в мрачном настроении. Сильно сомневалась в том, что Мюриэль здорова. И не могла сказать, помог ли приезд в Бронкс мне или ей.

На Джадда Хирша я определенно не тянула.

Уже у самых дверей я вдруг услышала, что кто-то зовет меня по имени.

Повернулась, гадая, кто бы это мог быть. Но никак не ожидала увидеть женщину, которая меня звала.

То была Бернадина, которая частенько захаживала к Сильвии. Увидев ее в столь неожиданном месте и чувствуя себя такой несчастной, я, само собой, бросилась ей на шею, словно обрела вновь давно утерянную подругу.

— Что вы тут делаете? — спросила я.

— Пришла сдать кровь на холестерин. У меня атеросклероз. И диабет.

Я выразила сочувствие. Поначалу побоялась задать вопрос о Сильвии, которая, как я полагала, наверняка неважно себя чувствовала. Если вообще была жива. Ее бухгалтер дал понять, что она на пороге смерти, а с тех пор прошел не один месяц.

Но в конце концов спросить пришлось.

— Вы все еще видитесь с Сильвией?

Бернадина улыбнулась:

— Вижусь! Разумеется. Мы каждый четверг играем у нее в канасту.

— У нее? Так она вернулась домой?

Бернадина махнула рукой:

— Нет, она живет в интернате на Элмхерст-стрит в Куинсе. В тюрьме, как она говорит. Дом престарелых.

Я нахмурилась:

— А почему она не вернулась в свою квартиру?

— Из-за этого вора!

— Мистера Лэнгли?

— Именно. — Тут она сощурилась, взгляд стал сердитым. — Но тебе, разумеется, нет до этого никакого дела. Сильвия говорит, что ты ее бросила.

— Меня уволили.