Розовые очки

Его девочка была ему рада, на ней было шикарное черное кружево, она улыбалась ему — две маленькие ямочки впились в пухлые щечки, длиннющие ресницы, над голубыми глазами, подрагивали. Все было, как всегда было, целых пять лет… Но Марк всего этого уже не видел.

Он смотрел на нее мутными глазами и не понимал, что он тут делает? Это не его девочка… У него уже есть другая. Сильная и слабая, но такая родная…

Он присел на диван, в попытке разобраться с собственными мыслями. Что за черт? Нет! Катя не его девочка. Она ведь не его…

И в этот момент, когда он сидел на диване и пальцами разминал морщины на лбу, ему пришло сообщение от Кати:

«Мне плохо… ужасное предчувствие… никогда такого не было… возможно, я себя накручиваю, но сердце просто бешено клокочет… с тобой все хорошо?»

И Марк сразу понял, отчего ей плохо. И отчего ему нехорошо. Он встал, пометался по комнате и вышел из квартиры. Сев в автомобиль, уже на заднем сиденье, когда водитель вез его домой, он получил от нее еще одно сообщение:

«Прости. Все хорошо. Вела себя как истеричка. Никогда со мной такого не было. Прости, пожалуйста. Я дура».

А он понял, что нет. Это он дурак. Идиот. Но где взять силы признаться? И он ответил:

«Все хорошо, Катюш. Все хорошо».

Марк пришел домой, принял горячую ванну и лег в постель.

Зазвенело сообщение, но теперь он уже почувствовал, что не от Кати.

От Ани:

«Что случилось? Мне ждать тебя?»

«Нет. Ложись спать».

«Я тебя расстроила?»

Марк хотел написать, что это он себя расстроил, но зачем ей знать такие подробности?

«Когда увидимся?» — спросила девочка.

«Я напишу».

И все. Никаких обещаний. И никаких разговоров не хочется. Даже с Катей. Но она и не напишет. Ей тоже надо отойти от случившегося. Она, наверное, сейчас себя проклинает за слабость и истерику, которую устроила, а Марку надо было переварить и смириться с тем, что Катя появилась в его жизни навсегда. И как бы он ни утверждал, что она не его, Катя уже сидела в его подсознании, в сердце, в голове. Везде! Повсюду!

Во главу угла

Утром Катя проснулась, взяла телефон в руки, прочитала историю, уткнулась в подушку и, не сдержавшись, заплакала.

Она стала невероятной плаксой, как будто ее слезливый краник сорок лет был закрыт, а сейчас его открыли, и ей нужно было наверстать.

Она скулила и проклинала себя: как можно быть такой дурой? Предчувствие у нее? Да засунь ты это предчувствие, знаешь, куда? Он взрослый мужик! Неужели ты думаешь, ему приятны твои истерики?

Звякнул телефон, и Катя бросилась к нему:

«Доброе утро. Как ты?»

Катя пялилась на экран, слезы текли ручьем по щекам, а она ничего не отвечала, не знала, что написать. Просто сделать вид, что ничего не произошло? Или еще раз извиниться?

«Тебе нравится твое одиночество?» — неожиданно спросил он.

Да, оно ей нравилось. Она узнала о нем только после смерти Олега и сначала не была уверена, что выдержит этот накал: оно кричало, срывая голос, звенело, как после ударов колоколов друг о друга, бешено и громко стучало в ритм сердца. По вечерам оно давило, обжигало, но не огнем, а холодом, ломало и скручивало, как в страшной ломке.

Но когда Катя ему подчинилась и впустила, то одиночество стало ее лучшим другом: оно расползлось по телу, неторопливо, как коньяк по глотке, медленно, приятно покалывая, как наркоз по венам, как сладкая истома, унимая боль и страх.

Катя поняла, что только одиночество может быть таким искренним, оно не умеет врать, не умеет предавать, и Катя его за это полюбила.

«Мы с ним лучшие друзья». — Ответила, а сама почему-то тяжело выдохнула.

Марк так и думал. Он и сам любил… тишину. Когда садился в автомобиль, водитель всегда отключал радио: знал, что боссу не нравится даже тихая музыка. В его кабинете экран телевизора всегда отображал только картинку, а сам был нем, как рыба. Шума ему хватало на совещаниях, он даже телефоны не любил: говорил всегда четко и по делу. Больше всего ненавидел заседания, летучки и другие мероприятия, где собиралась куча народа и обсуждались текущие проблемы. Когда много человек в замкнутом пространстве — начинается хаос. Марк не любил суету, беспокойство, он называл это «мышиной возней». Он давно привык принимать решения сам, не боялся этого, практически ни у кого не просил совета. Если только у лучшего друга Владимира…