Розовые розы (сборник)

Комнату было не узнать. Это была прекрасная комната! Дыра в окне забита старым одеялом, на подоконнике – маленький колючий кактус в разбитом горшке, на стене – старые остановившиеся часы, под часами – пианино без крышки, на пианино – гипсовый пионер с трубой.

Посреди комнаты лежал полосатый половик, на половике стоял круглый стол, на столе – две ложки, три вилки, одна тарелка и таз с дымящейся горячей картошкой. Здесь же стоял чайник, а на нем толстая кукла-баба с грязным ватным подолом. А надо всей этой роскошью царил портрет красивой японки в купальнике, вырванный из календаря.

– Кушать подано, – сдержанно объявил Али-Баба, пытаясь скрыть внутреннее ликование. – Садитесь жрать, пожалуйста! – галантно пригласил он.

Трошкин снял пальто, повесил его у двери и, потирая руки, сел к столу.

– Картошечка! – радостно отметил Косой, хватая руками картошку и обжигаясь. – А еще вкусно, если ее в золе испечь. Мы в детдоме, когда в поход ходили... костер разожжем, побросаем ее туда...

– А вот у меня на фронте был случай, – вспомнил вдруг Трошкин, – когда мы Венгрию отбили...

– Во заливает! – покрутил головой Косой. – На фронте... Тебя, наверное, сегодня как с лестницы башкой скинули, так у тебя и вторая половина отказала.

– Хе-хе, – неловко хихикнул Трошкин, понимая свою тактическую оплошность. – Да, действительно.

С улицы послышались голоса.

Хмырь подошел к окну и стал смотреть. Все тоже подошли к окну.

Посреди пустого катка стояла громадная пушистая елка, и двое рабочих на стремянках окутывали ее гирляндами из лампочек.

– В лесу родилась елочка... В лесу она росла... – пропел Косой.

Трошкин посмотрел на него, отошел к пианино, взял несколько аккордов. Инструмент ответил неверными дребезжащими звуками.

– Давайте вместе, – сказал Трошкин и запел:

В лесу родилась елочка,
В лесу она росла...
Зимой и летом стройная,
Зеленая была.

Косой подхватил.

– Бум-ба, б. ум-бум-ба... – загудел басом Али-Баба вдохновенно.

А Хмырь не пел. Воспользовавшись тем, что на него не смотрят, он подкрался к трошкинскому пальто, запустил руку в карман, вытащил деньги и, приподняв половицу, спрятал их туда.

– И вот она нарядная на Новый год пришла... И много-много радости детишкам принесла!

– Бум-бум-бум!

– Сан Саныч... – Али-Баба решил использовать хорошее настроение начальства. – Давай червонец, пожалуйста. Газовую керосинку буду покупать. Примус очень худой – пожар может быть.

– Есть выдать червонец! – весело отозвался Трошкин. Он шагнул к пальто, сунул руку в карман – карман был пуст.

Трошкин обыскал все карманы – денег не было!

– Нету... – растерянно сообщил он. – Были, а теперь нет.

– Потерял? – участливо спросил Хмырь, глядя на Трошкина невинными голубыми глазами. – Выронил, наверно...

– Да не... – сказал Косой. – Это таксист спер. Точно, таксист. Мне сразу его рожа не понравилась.

– Вот те на... – Огорченный Трошкин сел на диван и почесал себя по парику. – Что ж делать теперь?

– Керосинку очень надо покупать, – напомнил Али-Баба. – Примус с очень большой дыркой.

– Отвались! – прикрикнул на Али-Бабу Хмырь. – На дело, Доцент, идти надо, – сказал он Трошкину. – Когда еще мы каску найдем.

– Воровать хотите? – мрачно спросил Трошкин.

– Ай-ай-ай! – зацокал языком Али-Баба. – Можно дырку запаять, – предложил он выход из создавшегося положения. Воровать Али-Бабе совсем не хотелось.

– Заткнись, – отмахнулся Хмырь. – Вот что. Ты, Сан Саныч, отдыхай, а мы с Косым на вокзальчик сбегаем. Пора и нам на тебя поработать. Да, Федя? – повернулся он к Косому.

– Точно, – согласился Косой. – Только зачем на вокзал? Вот тут проходной двор... Гопстоп, и любая сумочка наша. А, Доцент?

Трошкин с ненавистью смотрел на своих «друзей».

– Все вместе пойдем, – наконец проговорил он.

Из подъезда трошкинского дома вышла трошкинская бабушка с авоськой в руке.

А из-за трансформаторной будки за ней следили ее внук и три бандита.

Бабушка скрылась в арке ворот.

– Объясняю дислокацию, – распорядился Трошкин. – На шухере: Василий Алибабаевич – во дворе, Гаврила Петрович – в подъезде. Выполняйте! – приказал он.

Возле своей двери на лестничной площадке Трошкин извлек из кармана драные варежки, надел их на руки, потом достал ключ от собственных дверей, отомкнул замок и проник в собственную квартиру.

– Стой здесь, – приказал Трошкин Косому. – Ничего не трогать. Отпечатки пальцев оставишь...

Трошкин прошел в свою комнату, сел к письменному столу, открыл ящик и вынул деньги. Посмотрел, подумал, бросил обратно в ящик пять рублей и сунул деньги в карман.

Пора было вставать и возвращаться в свою доцентовскую жизнь. Трошкин медлил, сидел, устало свесив руки, смотрел перед собой. Над письменным столом висели детские фотографии – штук сорок или пятьдесят. С них глядели на Трошкина смеющиеся детские лица – отчаянно хохочущие и лукаво улыбающиеся, за каждой улыбкой вставал характер. Трошкин коллекционировал детский смех.