Розы и хризантемы

— Ну, это еще куда ни шло. — Мама накидывает лису на плечи и смотрит на себя в зеркальце. — Очень, очень недурна! А что же ты шерсти не привез? Я же тебе писала.

— Наивный ты человек! Ты думаешь, там все лежит на выбор. Что попадется, то и берешь. Почти за всем приходилось ездить в американскую зону.

— Да, — мама поджимает губы, — Храпаль мне рассказывал об этих ваших поездках. Ничего не скажешь — молодцы… Бравые служаки.

— Достал дюжину шерстяных рубах, — вспоминает папа, — и три отреза. Прекрасная тонкая шерсть.

— Два из них цвета хаки! — возмущается мама. — Что же я, должна разгуливать, как сержант? Не знаю, может, удастся распустить две или три? — размышляет она, рассматривая рубахи. — Связать платье… Всю жизнь мечтаю о вязаном платье. Ладно, отошлю Тамаре шубу и две таких рубахи — для нее и для тети Нади.

— Делай как хочешь, Нинусенька, — огорчается папа, — но, по-моему, это совершенно излишнее попечительство.

— А это что такое? Боже, к чему эта ведерная кастрюля?

— Ты просила большую кастрюлю.

— Да, но кастрюлю, а не полковой котел! Нет, это надо придумать — везти такую тяжесть! И куда я ее дену? Простоит всю жизнь на антресолях.

— Нинусенька, то, что ты просила, то я и привез.

— Да? А это я тоже просила? Что это вообще такое?

— Это секундомер.

— Я вижу, что секундомер, но на кой черт он нужен?

— Пригодится.

— Разумеется! Набрал всякой дряни, и еще пытается уверить меня, что я об этом просила! Можно подумать, что все это делается назло.

— Не будь, мой милый Кисик, неблагодарным.

— Между прочим, другие везут и хрусталь, и фарфор, и мебель, и рояли…

— Да, один генерал вез вагон барахла. На границе его задержали. Он написал Сталину. Через три дня пришел ответ: «Полковника такого-то с вещами пропустить».

— Но ты еще, слава богу, не генерал, так что тебе нечего было опасаться.

— Фраже надо было везти! — говорит бабушка. — Когда я жила в Варшаве…

— Помолчи ты! — обрывает ее мама. — Только тебя не хватает с твоей болтовней идиотской…

— Слова матеры не дает сказать, — жалуется бабушка. — Как будто мать дура!

— Вот именно! — подтверждает мама.

— Говоры, Ниноленьки, что хочешь, а я своим умом очень довольна! — Бабушка отходит от чемоданов и садится на сундук.

— Кстати, насчет фарфора… Здесь где-то… — папа делает хитрое лицо, — прячется столовый сервиз.

— Ты шутишь! — не верит мама.

— Нисколько. На двенадцать персон.

Они вместе разворачивают большие и маленькие тарелки, блюда, салатницу.

— Ах, какая прекрасная работа! — говорит мама. — Да, но куда нам такой сервиз?.. Боже, какая супница! Кто теперь ими пользуется…

— Ничего, пусть стоит.

— Удивительно, что ничего не разбилось.

— Ну, чтобы немцы паковали да разбилось!.. А это, Елизавета Францевна, вам. — Папа протягивает бабушке голубую шелковую блузку.

— Мне? Павел Александрович! Где вы достали?

— Выписал из Парижа, — говорит папа. — Специально для вас старался.

— Павел Александрович! Это же прелесть! У меня в одна тысяча девятьсот третьем году была почти такая же самая.

— Очень рад, что вам нравится.

— Как это может не понравиться? Настоящий шелк! Пойду покажу Наине. Ха, пусть видит, что значит зять! Жаль только, что не песочного цвета!

— Ну, а теперь я лягу поспать, — говорит папа.

— Не надо!.. — прошу я.

— Нет, маленький, я не могу, я всю ночь не спал.

— Хоть поешь что-нибудь, — спохватывается мама. — Ты же ничего не ел.

— Сейчас не хочу. Хочу только спать. Мы ведь еще вчера вечером были в Москве. Остановили состав на Беговой и продержали до утра. Представляешь, как обидно — просидеть всю ночь возле самого дома и не иметь возможности даже сообщить.

— Так почему же ты не сошел? — удивляется мама.

— А вещи? Ни грузчиков, ни машины…

Папа укладывается на кровать и накрывается с головой, одеялом.

Я сижу, сижу, смотрю, как он спит, спит, спит, наконец не выдерживаю и принимаюсь тормошить его:

— Папа, хватит спать, потом поспишь!

— Поиграй, маленький, с куклами, — бормочет он сквозь сон.

Не нужны мне куклы, мне нужен мой папа!

Он встает уже в сумерках, сажает меня на плечи и принимается катать по комнате.

— Мы едем-едем-едем в далекие края…

Как интересно! Комната сверху кажется совсем другой…

— Хорошие соседи, веселые друзья! Нам весело живется, мы весело живем!.. — Папа наклоняется и проходит со мной в дверь.

Танечка и Шурик стоят в коридоре и смотрят на нас.

Я придвигаюсь к папиному уху и шепчу:

— Папа, покатай Танечку и Шурика тоже!

— Нет, маленький, я устал. — Он поворачивается и несет меня обратно в комнату.

— Наш папа тоже скоро вернется, — говорит Танечка снизу.

Их папа никогда не вернется. Он погиб на фронте. Почему папа не хочет их покатать? Он не устал, он просто не хочет…

— Павел! — говорит мама ночью. — Вы ведь проходили через Киев?

— Да, — отвечает папа не сразу.

— Ты видел дом?

— Какой дом, Нинусенька? — Слышно, как он вздыхает в темноте.

— Что значит какой? Не прикидывайся, пожалуйста, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю!

— Не то что дома, даже места этого невозможно найти… Одни развалины. Весь Крещатик — сплошное нагромождение развалин.