Розы и тернии

Дуняша была горда и самолюбива, далеко не покладистого характера, как и далеко не любившая прощать обид. С соседными боярышнями она не сошлась – ни одна из них не сделалась приятельницей Дуни, зато все стали подругами Елены Лукьяничны. Дворня ее недолюбливала, хотя боярская племянница не обходилась грубо с холопами, но зато и не любила дарить их ласковым словом.

Она казалась всегда спокойною и холодной, но под этим наружным льдом таились кипучие страсти, пока еще дремавшие. Она по-своему была также привязана к Андрею: привязанность эта была похожа на привычку господина к своему покорному и верному рабу. Она говорила с ним с тем видом снисхождения, с каким говорит старший с младшим. Это являлось у ней ненамеренно.

А Андрей любил с нею беседовать… Часто летом, в жаркий полдень, когда Дуня сидела с вязаньем в тени развесистого дерева, он подсаживался к ней и говорил, говорил… О чем? Обо всем, что приходило ему в голову. Он был грамотен, прочел всю печатную Библию Острожского, экземпляры которой уже появились в то время в Москве, читал рукописные сборники стародавних преданий, жития святых. Все это давало ему немалую пищу для разговоров. Андрей поверял свои думы и сомнения Дуняше, советовался… Большею частью Дуня слушала его молча, с тою полуулыбкою, которая играет на устах матери, слушающей лепет ребенка, лишь изредка вставляя короткие, отрывистые замечания.

Иногда молодым человеком овладевала легкая грусть. Тогда он брал руку девушки и молча целовал, а Дуня гладила его мягкие кудри, потом слегка прикасалась устами к его высокому белому лбу.

Этот поцелуй был братский, такой же, каким обменивалась она с Аленушкой, но Андрей от него оживал, грусть пропадала, и он чувствовал себя таким счастливым, как никогда раньше.

Эта дружба или нечто, похожее на дружбу, была странна, но крепка – она тянулась годы: она началась еще в ту пору, когда Андрей и Дуняша вместе играли в незамысловатые игры.

Приемный сын Шестунова был дружен и с Аленушкой, но отношения их были чисто братскими, и здесь роль старшего, более авторитетного, выпадала на долю Андрея.

Аленушка и ее двоюродная сестра, узнав, что отец уезжает в Москву, сбежали вниз попрощаться, потом вернулись в свою горенку к работе. Вскоре после отъезда Луки Максимовича поднялся к ним и Андрей, имевший, по праву близкого родственника, каким считался, свободный доступ в закрытый для чужих терем.

Он подсел к девушкам и думал рассказать им о московском событии, когда вошла Марфа Сидоровна.

– Слышал, Андрюша, что у нас-то тут приключилось? – сказала боярыня, присаживаясь на лавку.

– Что такое?

– Кабы не люди добрые, верней, чудо от Господа Бога, – может, и в живых не застал бы ни Алены, ни Дуни…

И Марфа Сидоровна рассказала ему о нападении волков и о спасении девушек.

– Щербинина князя Алексея я знаю; не знаком, а знаю… Того другого, Павла Белого-Туренина, тоже видал… Добрые пареньки! – промолвил приемыш, когда боярыня закончила рассказ.

– Это который же из них князь Алексей? – слегка вспыхнув, спросила Аленушка.

– Не тот ли, который повыше? – спросила и Дуняша.

– Нет, – ответила Марфа Сидоровна, – тот, что пониже ростом и волосами потемней…

– А… – с разными оттенками протянули боярышни, и хозяйская дочь почему-то покраснела еще сильней.

– Чего это ты? – заметила краску дочери мать.

– Да все… Все с того… Как вспомню про волков, в жар кидает, – пробормотала боярышня.

– Напугана… Вестимо, как и не напугаться!..

Аленушка низко наклонилась к пяльцам. Потом быстро поднялась.

– Я пойду… Прилягу…

– Что с тобой? Али недужится? – с тревогой спросила Марфа Сидоровна.

– Голова болит…

– Ахти, господи! Уж не застудилась ли на прогулке на этой? Не хотела я тогда отпускать, словно чуяла… Панкратьевна с толку меня сбила… Поди, поди ляг! А я малинки заварю тебя попоить… Ах, грехи, грехи! – ворчала боярыня, выходя вместе с дочкой из комнаты.

Андрей точно обрадовался, что он остался вдвоем с Дуней.

– Скучал я в Москве по тебе. Нарочно упросил отца оставить меня в вотчине на денек, – заговорил он. – Дивное дело! Как тебя нет, так такая тоска сердце мое защемит, что беда просто! Привык – сыздетства ведь все вместе… Однако вот по Аленушке не так скучаю…

Дуня рассеянно слушала Андрея. Она исподлобья смотрела на него. Каким невидным, простоватым казался ей этот друг детства в сравнении с тем молодым красавцем, богатырем-боярином, которого она звала «соколом», не зная до сегодня его имени. «Павел! И самое имя-то куда лучше, чем Андрей! Андрей, Андрюша… Фу! Совсем не то, что Павлушенька…».

А молодой человек продолжал говорить о своей тоске, о неотступном желании провести с нею, с Дуняшей, часок-другой вместе… Наконец он заметил, что Дуня не слушает его.

– Дуняша! Ты грустишь? О чем? Поведай… Подели тоску свою со мной, родная ты моя! – промолвил он и хотел взять ее за руку.

Девушка нетерпеливо вырвала руку.

– Оставь! Что за глупости! – резко проговорила она.

Андрей в недоумении посмотрел на нее.

– Серчаешь на меня за что-нибудь, Дуняша? – сказал он.