Розы мая

Мне понадобилось пять лет, чтобы реальность смерти Чави дошла до самого моего нутра, но воспоминания по-прежнему кровоточат, и я вырываюсь из ночных кошмаров в поту, с надорванным от крика горлом. Прекратится ли это когда-нибудь? Не знаю. Мама трясет меня; я просыпаюсь в ее объятьях, не сразу понимая, что мне ничего не угрожает, что я в своей кровати, в нашем арендованном доме в Хантингтоне, вдалеке от той церкви в предместье Бостона, где я в последний раз видела сестру. Кошмары не укладываются в какую-то схему, угадать, что провоцирует их, невозможно, но случаются они достаточно часто, так что мы выработали определенный порядок действий в таких ситуациях.

Пока я принимаю прохладный душ, мама снимает влажные от пота простыни и спускается вниз, в прачечную, а когда возвращается с двумя чашками чая, я уже сижу в постели в свежей пижаме. Никто из нас не хочет, чтобы после таких снов я оставалась одна, но я знаю, что не усну снова, и не хочу лишать сна ее, так что чаепитие – наш компромисс. Мы смотрим DVD, и мама отрубается уже на середине первой серии одной из программ «Би-би-си нейчур». Я принесла в мамину комнату свой дневник, но писать не тянет. В десятках тетрадей – годы кошмаров, и рассказ о еще одном ничем не поможет.

Разве что рассказать о нем не Чави, а кому-то другому…

Письмо Инары выглядывает из верхней тетради, где оно и обитает последнюю неделю. И, кажется, теперь я знаю, как на него ответить.