Розы мая

Наши агенты хороши в том, что касается адаптации отбившихся и заблудших, но вообще-то мы не обязаны допускать их к этому. Конечно, вступление за ними, но право на окончательное решение принадлежит нам. В любой момент мы можем повернуться и уйти, и они ничего с этим не поделают. Приятнее и спокойнее осознать, что нам позволено остаться не уходить.

Что нам позволено быть счастливыми.

Я все еще думаю об этом, а что пока? Нам также позволено оставаться сломленными. И нам не надо этого стесняться.

Напиши, если захочешь. Не думаю, что обладаю и могу поделиться какой-то мудростью, но твои письма – желанные гости.

Она всего лишь на полтора года старше меня.

Думаю, важны не годы.

Через несколько часов, когда мама уходит на работу, я возвращаюсь в свою комнату и заворачиваюсь в покрывало. Я и не сплю – в общем-то, просто дремлю, пока мочевой пузырь не гонит из постели, и оно, наверное, к лучшему, что я не забралась под одеяло. В животе ворочается и скребется голод. Мысль о еде тревожит.

Я знаю это настроение. Начав есть, я не могу остановиться. Не могу даже тогда, когда живот набит под завязку, растянут до предела и болит, но в этой боли больше смысла, чем в ярости и скорби, которые живут и кровоточат под кожей.

Принимаю душ, сушу волосы – надо обязательно попросить маму освежить синие прядки, потому что корни отросли почти на полдюйма – и твердой рукой подкрашиваю губы и подвожу ресницы. В свое время Чави научила меня разным мелким хитростям, которые и разделяют дерзкий вызов, лукавую насмешку и злобный рык. Сама она всегда оказывалась где-то между вызовом и насмешкой, смягчая их мерцающей белой и золотистой пудрой. Обычно я пользуюсь белой и серебристой. Обычно, но не сегодня. Сегодня мой арсенал – черное и красное, и вся злость, на которую только способны эти цвета.

Я одеваюсь, проверяю, на месте ли – во внешнем кармане куртки – баллончик с перцовым спреем, выхожу из дома и беру курс на шахматный островок. Воздух сухой до боли, и что-то подсказывает, что в ближайшие часы запас салфеток в другом кармане сильно уменьшится.

Ступаю на жухлую траву. Корги поднимает голову и встречает меня негромким восхищенным свистом.

– А ты и впрямь наша, а, Синенькая? – Я коротко улыбаюсь, и он кивает. – Ну, тогда пойдем. У Хэппи за неделю ни одной победы. Пусть порадуется.

Сажусь напротив Хэппи. Вид у него серьезный и встревоженный. В середине партии заявляет, что в бесконечном марафоне побед вырвался вперед настолько, что Корги уже никогда его не догонит. Корги играет хорошо, даже против тех, кто знает, что к чему. Если вести счет честно, у Хэппи нет шансов.

Но Корги улыбается, почесывает нос и говорит, что Хэппи не стоит расслабляться.

На дальнем от меня конце столиков начинают партию Лэндон и Йелп. Потом Лэндон идет к Стивену и по пути оказывается рядом со мной. Я уже более или менее решила не рубить сгоряча и допустить, что он, возможно, и не держит в мыслях ничего такого. Может, даже не понимает, что делает, что пугает кого-то. Лучше всего ни во что такое не ввязываться.

Но то вчера. Сегодня, однако, я с удовольствием угостила бы его перцовым спреем, а потому стоит, пожалуй, вернуться к первоначальному плану – избегать. Опершись на плечо Корги, перелезаю через скамейку и потягиваюсь, разгоняя пробравшийся под кожу холодок.

– Ну давай, Корги, покажи как надо.

Они с Хэппи ухмыляются – ухмылки у них почти одинаковые, – и Корги спешит занять опустевшее место. Некоторое время стою у него над плечом, наблюдаю за началом игры – к пятому ходу видно, что Хэппи снова проиграет, – пока игроки на другом краю не начинают шевелиться. Без проблем устраиваюсь напротив Пирса, который обычно держится поближе к Ганни и приглядывает за стариком.

Играю две партии с Пирсом, а потом, пока Ганни в уголке дремлет у него на руках, – одну с Йелпом. Проверить старика подходит девушка с парковки. Я уже знаю, что ее зовут Ханна и она его младшая внучка. В одной руке у нее тест-полоска для определения глюкозы в крови, в другой – устройство размером с куриное яйцо. Устройство считывает показания с полоски, и Ханна заносит их в телефон.