Розы на руинах

Я пошел за ним. К несчастью, он повел меня не к маме. Он шел домой. С упавшим сердцем я поплелся за ним, думая, что все пропало.

К ланчу отец вернулся домой усталый и расстроенный.

– Какие новости, Джори?

– Никаких. А как у тебя?

– Тоже. Кроме того, что моя мать никуда не улетала. Я проверил все списки пассажиров на всех рейсах. Джори, это означает, что обе они – Кэти и мама – спрятаны в том доме.

И вдруг меня озарило:

– Папа, а почему бы тебе не поговорить по душам с Бартом? Говори ему только ласковые слова, хвали его. Не обвиняй и не грози. Похвали его за то, что он любит Синди, скажи ему, что заботишься о нем и сочувствуешь ему. Он не может не быть замешан в этом, потому что давно что-то плетет о Боге и о том, что он – его темный ангел мести.

Папа не смог скрыть своего ужаса и отвращения при этой информации. Но он молча поднялся и пошел разыскивать Барта, чтобы сделать все возможное, дабы Барт почувствовал, что в нем нуждаются. Если только уже не слишком поздно.

Последний ужин

Я снова пошел вслед за Джоном Эймосом в погреб.

– Коррина, – тихо позвал Джон, наклонясь к лазу. Он был так же неуклюж, как и я. – Я хочу предупредить вас, что это ваша последняя пища, поэтому я приготовил ужин на славу. – Он поднял крышку чайника, плюнул в него и разлил горячий напиток в красивые фарфоровые чашки. – Ну вот, одна для тебя, другая – для твоей дочери.

Он протолкнул внутрь чашку с блюдцем, а следом еще одну. Потом он хотел просунуть в кошачий лаз блюдо с сэндвичами, по виду несвежими и грязными, и умудрился уронить блюдо на грязный пол. Подняв треугольнички хлеба, он вытер их о штанину, побросал на них запачканные куски мяса и втолкнул это все в лаз.

– Вот так-то, Коррина Фоксворт, – прошипел он. – Полагаю, тебе придется по вкусу мое изысканное угощение. Сука! Когда ты выходила за меня, я взял с тебя обещание, что ты будешь мне настоящей женой, но ты его не выполнила. Поэтому я по праву беру себе то, что мне принадлежит. Наконец-то мне удалось уничтожить всю твою семью – сделать то, что не удалось Малькольму. Нет больше твоего дьявольского отродья!

Неужели он так ненавидит бабушку? А может быть, она и не виновата в том, что сделала, – как я, когда я не хочу совершать плохие поступки, но все равно делаю это. Отчего это все всем вредят, а в оправдание называют это плохой наследственностью?

– Ты смела красоваться передо мной! – в ярости кричал старик. – Ты не стеснялась своей красоты! Ты мучила меня, когда была ребенком, потом дразнила своей прелестью, когда стала девушкой, потому что думала, я не властен над тобой! А когда ты вышла замуж за своего сводного дядю, да еще явилась потом обратно, чтобы лишить меня наследства, тогда ты вообще обращалась со мной, как с мебелью, – даже не взглянула в мою сторону! Ну так хорошо ли тебе теперь, Коррина Фоксворт? Удобно ли тебе сидеть в собственной моче и держать на коленях умирающую дочь? Я ведь говорил, что заставлю тебя ползать передо мной на коленях, – и заставил, правда? Я переиграл тебя твоими же методами: я украл у тебя привязанность Барта, заставил его подчиниться себе. Теперь твои чары не помогут. Слишком поздно. Ненавижу тебя, Коррина Фоксворт. Я видел тебя в каждой женщине, которая мне нравилась. Я заплатил сполна. Но теперь заплатишь ты. Я выиграл эту игру, и, хотя мне уже семьдесят три, я проживу еще пять-шесть лет, и проживу их в роскоши, которой ты меня лишила своей собственной рукой.

Бабушка тихо плакала. Я тоже плакал и не мог понять, кто прав: он или она?

Джон Эймос все говорил, говорил… говорил ужасные, скверные, грязные слова, которые обычно мальчишки пишут на стенах туалетов. Старик вроде Джона Эймоса не должен говорить так, особенно с моими бабушкой и мамой.

– Джон, – закричала наконец бабушка, – разве ты не отомщен? Этого тебе мало? Выпусти нас, и я сделаю все, что хочешь, буду твоей женой в том смысле, как ты хочешь, только не подвергай еще большим испытаниям мою дочь. Она очень больна. Ее надо поместить в больницу. Если ты позволишь ей умереть, полиция сочтет это убийством.

Джон Эймос засмеялся и стал взбираться по ступеням.

Я смотрел на него и не мог сдвинуться с места. Я был в замешательстве: кому верить, кто прав?

– Барт! – закричала вдруг бабушка. – Беги скорее к отцу! Расскажи ему, где мы! Беги, беги!

Я смотрел то на Джона Эймоса, то на дверь широко открытыми глазами… и не знал, что делать.

– Пожалуйста, Барт, – попросила она. – Расскажи отцу, где мы.

Будто темная тень Малькольма нависла надо мной. Тьма закрыла мне глаза. Я пытался повернуться и уйти. Но вместо этого продвинулся вперед. Я хотел знать всю правду.

Из темноты раздался тонкий мамин голос:

– Да-да, мама! Я поняла все, что ты сказала. Мы все, независимо от того, кто выжил, а кто нет, были обречены, когда ты вернулась в Фоксворт-холл и заперла нас. А теперь, спустя годы, мы умрем только потому, что этот спятивший старый дворецкий обманулся в своих ожиданиях наследства, обещанного ему мертвецом, – и если ты веришь хоть чему-нибудь из этого, то ты такая же сумасшедшая, как и он.