Розы на руинах

– Барт, иногда даже взрослые совершают непростительные ошибки. Я за свою ошибку дорого заплатила. Каждую ночь я молю Бога о прощении, я мысленно молю своих детей о прощении. Я не нахожу себе места, когда гляжу на себя в зеркало, поэтому я прячу от всех свое лицо; я нарочно сижу в таких неудобных креслах, чтобы ни на минуту не забывать о зле, которое я причинила тем, кого любила больше всех.

– А куда делись твои дети?

– Разве ты не помнишь? – расплакалась она. – Они убежали от меня. Барт, мне так тяжко вспоминать это. Никогда не убегай от своих родителей, Барт.

Я и не хочу. Мир слишком большой. Слишком страшный. Я хочу остаться там, где тепло и безопасно. Я подбежал к ней, обнял; потом начал играть с новым грузовиком – и тут в комнату вошел, хромая, Джон Эймос и взглянул на нас очень злобным взглядом.

– Мадам! Вы испортите ребенка, потакая каждому его желанию. Следовало бы вам знать это.

– Джон, – высокомерно проговорила она, – не смей больше входить ко мне без стука, оставайся в своей комнате.

Властная. Оказывается, моя бабушка властная. Я усмехнулся вслед Джону Эймосу, который удалился, бормоча себе под нос, что она не предоставила ему никакой комнаты, а также достойного его положения. Я забыл о нем сейчас же, как только он вышел. Я слишком был занят новым грузовиком и тем, как и почему он работает. Но мое любопытство всегда заканчивалось плачевно: менее чем через час грузовик был разломан на части.

Бабушка молча вздохнула и печально посмотрела на несчастный грузовик.

* * *

Длинные летние дни проходили в нравоучениях Джона Эймоса о том, как стать таким же сильным и внушающим страх, как Малькольм, как накопить столько мудрости и коварства. Меня зачаровывала сама внешность Джона: его шаркающая походка, его костлявые ноги, его свистящее дыхание и шипящая речь, его тонкие усы и лысая голова, на которой рос один-единственный белый волос. Однажды мне захотелось выдернуть его.

Между ними с бабушкой были какие-то странные отношения. Она была хозяйкой; она не любила его и могла бы выгнать, но почему-то терпела.

Мне было хорошо между ними двоими; с одной стороны – бабушка с ее подарками, поцелуями и ласками; с другой – Джон Эймос, который учил меня тому, как стать сильным, властным и управлять женщинами. Теперь, когда меня любили, невзирая на мою неуклюжесть и злость, я начинал ощущать ту особую магию отношений, которая существовала между Джори и мамой. Временами мне начинало казаться, что я чувствую музыку закатов. Мне чудилось, что лимонное деревце у нас в саду тихонько поет. У меня был Эппл, мой щенок-пони. И, кроме того, впереди меня ждал мой день рождения и Диснейленд.

Теперь, когда я готовился стать таким же умным, как Малькольм, я начал искать пути сохранить любовь Эппла, пока я буду отсутствовать целых три недели. Я думал об этом по ночам, не спал. Я думал об этом днем. Кто начнет кормить Эппла и красть его любовь ко мне? Кто?

Я подошел к персиковому дереву и проверил, не дало ли оно корней? Оно должно было приняться, но не принялось. Потом я подошел к посеянному мной цветному горошку: глупые семена просто лежали и ничегошеньки не делали.

Проклятие. Я был проклят. Я кинул взгляд на часть парка, за которой ухаживал Джори: все было в цветении. Несправедливо. Даже цветы не хотят у меня расти. Я на коленях прополз туда, где цвели мальвы Джори. По пути я переломал петунии, размазал по земле портулак. Что бы сделал Малькольм, если бы он был на моем месте? Он бы сорвал все цветы Джори, пальцами проделал на своем участке дырки и воткнул туда цветы.

Одну за другой я втыкал в дырки мальвы. Они не слушались и поникали, но я положил их друг на друга – вот и моя часть сада в цветении. Умный, хитрый и коварный.

Я посмотрел на испачканные колени и вспомнил, что порвал сегодня свои штаны о домик Клевера, который начал строить. Я хотел таким способом извиниться перед ним за то, что так часто наступал на него. Вот и он, лежит на веранде и вполглаза смотрит за мной, опасаясь. Меня он больше не интересует. Когда-то я хотел его любви, но теперь у меня собака получше.

Начали кусаться комары. Я потер глаза, не заботясь о том, что они были запачканы жиром после торчания в папиной мастерской в гараже. Эмме не понравится моя испачканная белая майка, и мама наверняка откажется чинить порванное. Я закусил губу.

Субботы – для отдыха и развлечений, но у меня не было развлечений. Не было хобби, как у Джори. Я не рожден для балета, а только для того, чтобы получать синяки и пачкаться.

У мамы есть Синди. У папы – пациенты. Эмма увлечена готовкой и уборкой; никому нет до меня дела. Я с ненавистью взглянул на Клевера.

– У меня собака лучше, чем ты! – прокричал я ему.

Клевер испуганно залез под стул.

– Ты всего-навсего малый французский пудель! – продолжал орать я. – Ты не умеешь спасать людей из-под снега! Ты не умеешь есть сено и ходить под седлом!

Я каждый день подмешивал Эпплу в пищу все больше сена, чтобы он полюбил сено больше, чем мясо.