Розы на руинах

На красивых старинных канделябрах жили пауки, кругом шныряли мокрицы, оставляли свои следы сотни мышей. Иногда в дымоходы залетали птицы и бешено хлопали крыльями, пытаясь выбраться обратно. Иногда они влетали в комнаты, бились о стекла, и мы находили их мертвые жалкие тела. А иногда нам удавалось кого-нибудь спасти, раскрыв настежь окно.

Джори предполагал, что кто-то по срочной причине покинул этот дом. Половина мебели была здесь забыта, и на нее оседала пыль, отчего у Джори иногда начинал морщиться нос. Я вдыхал в себя запахи пыли, старости, сырости и думал о том, что они мне говорили. Я мог долго неподвижно стоять и слышать голоса призраков, а если мы с Джори садились на пыльную потрепанную кушетку и сидели тихо, то с потолка начинали доноситься какие-то шорохи, будто призраки спешили нашептать нам свои секреты.

«Никогда не рассказывай, что ты разговариваешь с призраками, – предупреждал меня Джори, – а то подумают, что ты ненормальный».

У нас есть одна ненормальная в семье – это мать нашего папы, но она уже давно живет в дурдоме далеко отсюда, в Виргинии. Однажды летом мы поехали навещать ее и старые вонючие могилы. Мама тогда не пошла внутрь кирпичного здания, вокруг которого по зеленым лужайкам прогуливались хорошо одетые люди. Никто бы и не подумал, что они – психи, если бы рядом с ними не стояли санитары в белых халатах.

Папа навещает ее каждое лето. И мама всегда спрашивает: «Ну что, ей лучше?», а папа становится грустным и отвечает: «Нет, особого улучшения нет, но если бы ты простила ее…»

И это всегда выводит маму из себя. Похоже, она хочет, чтобы старуха осталась в дурдоме навсегда.

«Послушай-ка, Кристофер, – однажды выпалила, разозлившись, мама, – помни: она должна ползать перед нами на коленях и просить у нас прощения! Иначе быть не может – и не будет!»

Прошлым летом мы не поехали никого навещать. Я ненавидел вонючие могилы, старую мадам Маришу с ее черными жирными волосами, ненавидел, как она всегда делала пучок и в нем черные волосы перемежались с белыми; мне дела нет до того, если две старые дамы с востока так и не дождутся нашего очередного визита. А что касается тех, кто лежит в могилах, – ха! Пусть себе остаются со своими цветами или без цветов, им ведь все равно! Слишком много мертвяков в нашей жизни, это ни к чему.

– Пошли, Барт! – позвал Джори.

Он уже влез на дерево с нашей стороны сада. Я с трудом влез следом и уселся рядом.

– Знаешь что? – задумчиво сказал мне Джори. – Когда-нибудь я куплю маме такой же большой дом. Я слышал, как они с папой говорили о больших домах, и подумал, что ей хочется дом побольше нашего.

– Они всегда говорят о больших домах.

– А мне нравится наш дом, – сказал Джори, пока я барабанил пятками о стену.

Однажды я слышал, как мама сказала, что кирпичи, проступающие из-под краски, «обнаруживают интересную текстуру». Я делал все, что от меня зависело, чтобы текстура была еще интереснее.

Но было в том огромном доме что-то глупое и несовместимое: погреба без содержимого, трубы и раковины без воды, поржавевшие ванны, облупившаяся краска…

– А здорово будет, если сюда въедет какая-нибудь большая семья, а? – сказал Джори.

Ему, как и мне, хотелось, чтобы вокруг было много друзей и товарищей по играм. У нас с ним были только он да я.

– Вот здорово, если бы у них было двое мальчиков и две девочки! – продолжал мечтать Джори. – Чудесно, если по соседству живут девочки.

Чудесно, конечно. Для Джори. Наверняка он мечтает, чтобы сюда переехала Мелоди Ришарм. Тогда бы уж он целовал и обнимал ее каждый день. Я только один раз видел их за этим. Девочки! Противно.

– Ненавижу девчонок! Хочу, чтобы все были мальчиками! – закричал я.

Джори засмеялся и сказал, что это все оттого, что мне только девять, но потом я сдружусь с девчонками еще больше, чем с мальчишками.

Только я хотел сказать ему, что он – кретин, как увидел, что к дому движутся два грузовика. Вот это да! Никогда здесь никого не видел.

Мы сидели на стене и наблюдали, как рабочие разгружают машины и суетятся, бегая туда-сюда. Кто-то из рабочих забрался на крышу и проверял там что-то. Другие пошли в дом с лестницами и ведрами, будто собирались там красить. У некоторых были огромные свертки обоев. Оглядывали даже деревья и кустарники.

– Слушай! – сказал Джори, неожиданно огорченный. – Кто-то, видно, купил этот дом. Клянусь, они въедут туда, после того как покрасят и отремонтируют все.

Не надо нам никаких соседей, которые потревожат мамин и папин покой. Они так часто говорили: как хорошо, что здесь нет соседей, которые бы тревожили наш покой.

Мы смотрели, пока не начало темнеть, а потом пошли в дом и договорились ни слова не рассказывать родителям. Потому что примета такая: только выскажешь предположение вслух, как оно и сбудется. Мысли не в счет.

Следующий день был воскресенье, и мы поехали на пикник на Стинсон-Бич. Но в понедельник после школы мы с Джори вновь сидели на стене и наблюдали. Было холодно и туманно. Где мы теперь станем играть?

– Эй, ребята! – позвал толстый дядька снизу. – Что вы там делаете?

– Ничего! – крикнул Джори.