Розы после дождя

Ранним субботним утром мы выехали на дачу. Погода благоволила: утро выдалось ясное, воздух был наполнен свежестью и ароматом цветущих садов, а молодая трава отдавала ярко-изумрудными переливами. Повсюду слышалось чириканье воробьев. Вид оживающей природы после зимней спячки не мог не радовать. Хотя на душе все равно было тоскливо. Впрочем, чему я удивляюсь, со мной всегда так: когда я вспоминаю о маме. Она очень любила наш загородный дом, и он словно любил ее. Небольшой кирпичный дом с мансардой с маленьким огородиком и садом, который разбили мама с бабушкой и который уходил вглубь и сливался с парком. Последние месяцы жизни мама провела там, похоронить ее, она попросила тоже там…

Дорога заняла минут сорок и пролегала через несколько деревень, и чем дальше мы отдалялись от города, тем чаще моему взору попадались цветущие яблони и груши. В голове я уже рисовала цветущую яблоню в нашем саду, которую мы посадили вместе с бабушкой. «Бабушка!.. – резко подумалось о ней. – Как она там? По словам Вари, ее состояние стабильное без изменений».

По приезду я быстро поднялась в свою комнату. В ней как всегда царили чистота и порядок, а на подоконнике красовался букет из свежесрезанных тюльпанов и нарциссов. «Ах!.. – невольно вырвалось у меня, и я вдохнула их аромат. – Надо будет обязательно поблагодарить Варю. Она никогда не забывает порадовать меня свежесрезанным букетиком». Не теряя времени, я быстро присела на кровать и, достав блокнот, сделала небольшой набросок. «Хорошо получилось!» – и довольная вышла из комнаты, чтобы, наконец, проведать бабушку.

Дверь в ее спальню была плотно заперта. Я осторожно надавила на ручку и тихо вошла. В нос сразу ударил запах лекарств и камфары. Окна были пришторены, и в комнате царил полумрак. Бабушка спала. Я присела на стул, который стоял у изголовья ее кровати, и взяла за руку. Невольно из глаз покатились слезы: трудно видеть её в таком состоянии, особенно после долгой разлуки. Она похудела, лицо осунулось, а морщины изрешетили кожу на лбу и щеках. Когда слёзы закончились, я склонила голову к ней на подушку и принялась рассказывать обо всём, что со мной произошло с тех пор, как мы не виделись. Когда и слов не осталось, я ещё немного посидела с ней, невольно наблюдая за ее дыханием. Дышала она еле заметно, тихо-тихо. Из коридора время от времени доносились скрип то открывающейся, то закрывающейся двери и громкие возгласы Ларисы: она была чем-то недовольна, но и им было не под силу потревожить бабушкин сон. Поцеловав ее на прощание, я ушла к себе. Достала мольберт, разложила краски и, присев на то место, где сидела прежде, принялась за работу. Три часа, и картина готова. Раздался стук, и в дверном проёме, не дожидаясь ответа, показалась Августа.

– Ты уже здесь! А то я заходила, но тебя не было. Подумала, что ты куда-то ушла.

– Нет, я была у бабушки, потом писала, – и, повернув холст к Августе, спросила. – Ну как?

Она бегло скользнула взглядом по картине и также бегло ответила:

– Норм. Мама сказала, чтобы в шесть тридцать были готовы.

– Хорошо… – отозвалась я, а про себя добавила: «Не хочу туда ехать!.. Для чего? Лучше бы я осталась дома, прогулялась по парку, сделала несколько набросков. А так придется бессмысленно торчать там весь вечер. Но выбора у меня нет. Увы, нужно собираться…»

Когда мы подъезжали к дому Демьяновых, начало смеркаться. За воротами были слышны звуки классической музыка, а калитку и дорожку, ведущую к входу, украшали букетики из белых и розовых роз и разноцветные лампочки. В полумраке двухэтажный выложенный из красного кирпича коттедж возвышался высокой зловещей громадиной. Не знаю, почему, но именно такие ассоциации он у меня вызвал. Хотя внутри было светло и чинно. Организаторы постарались на славу. Холл утопал в цветочных композициях из розовых и белых роз. Гостей пока было мало. Мы приехали одними из первых, и все благодаря стараниям Ларисы. По холлу ещё бегали официанты, заканчивая последние приготовления. В столовой сверкал стол, покрытый белоснежной скатертью и уставленный фарфором и хрусталем. «Неужели, я скоро стану частью всего этого?» – невольно думалось мне, а Августа, словно прочитав мои мысли, произнесла:

– Ты только представь! Ты скоро станешь частью всего этого!

На ее лице читалось искреннее восхищение.

– Честно, не представляю. Я ещё не свыклась с этой мыслью.

Августа по-прежнему с неподдельным любопытством разглядывала убранство холла и то и дело отзывалась о новой подмеченной мелочи.

Незаметно холл оживлялся. Со всех сторон зазвучали мужские голоса, и заискрился женский смех. К восьми часам, наконец, показались виновники торжества – родители Стаса: Павел Олегович и Людмила Петровна. В их адрес посыпались поздравления и волнительные речи. Они старались выглядеть довольными и счастливыми, но по лицу Людмилы Петровны читалось абсолютное безразличие ко всему происходящему и не доставляющее ей ни малейшего удовольствия, будто это делалось для галочки, только Павел Олегович дружелюбно улыбался и жал всем руку.